Бриллианты для диктатуры пролетариата

Три ночи Никандров ночевал на вокзале, одну ночь – в парке. Каждый день он приходил на телеграф, но ответа из Парижа не было. Он потолкался на базаре – думал обменять пальто на еду, но пальто его никого здесь не интересовало, творог и свинину продавали за марки, и всякие попытки Никандрова уговорить крестьян сойтись баш на баш кончались тем, что его, высмеивая, гнали от рядов. Первые два дня это унижение доставляло ему какое-то острое, мучительное наслаждение.

Вспомнив Боссэ, он пошел к ней, но ему сказали, что мадемуазель Лида уехала на гастроли в Европу.

На пятый день Никандров уж и не ждал получить никакого ответа. Он спросил девушку в окошке телеграфа – сонно, тихим голосом; ему все время хотелось спать, но стоило только заснуть, как сразу же начинали видеться омерзительные картины – то он пьет молоко из грязного, гулкого бидона и молоко льется ему за ворот; то он ест мясо и вокруг него жужжат зеленые мухи, садятся на сало и лезут ему в рот, а то он большими глотками пьет водку и в желудке становится жарко и больно…

– Вам телеграмма, – равнодушно сказала девушка и протянула ему голубенькую бумажку.

Никандров разорвал полоску шершавой бумаги трясущимися руками и прочел: «Какой помощи вы от меня ждете? Отвечайте через месяц, сейчас я уезжаю в Берлин. Бленер».

28. Дело, которому служат

Дверь трехкомнатного люкса открыл секретарь Маршана – громадный, жилистый Робер Вилла, полуитальянец, боксировавший в молодости за сборную Марселя.

– Кто вы? – настороженно спросил Робер.

– Доложите господину Маршану, что его хочет видеть по срочному делу брат его московского дяди…

– Какого дяди?

– Он знает.

– Позвольте обыскать вас! – сказал Вилла и, не дожидаясь разрешения, быстро, словно падая на Романа, провел ладонями по всем его карманам.

Маршан вышел через минуту: маленький, пухленький, видимо, после дневного сна, в шелковой старомодной пижаме, надетой поверх старого, кое-где заштопанного свитера.

– С кем имею честь? – спросил он.

– Я хочу говорить с глазу на глаз…

– Не вижу нужды. У меня нет секретов от моего помощника.

– Я – брат Якова.

– Какого Якова?

– Того самого… Шелехеса.

– У вас есть доказательства, что вы брат Якова?

– Да.

– Как вас зовут?

– Федор.

– Это вы служите в…

– Да, – перебил его Роман. – Это я там служу. Поэтому сделайте исключение и поговорите со мной наедине.

– Робер, мы поговорим в кабинете…

Когда они остались одни, Маршан, предложив Роману сигару из деревянного ящичка, спросил:

– Как Ося? Где он сейчас? В Питере?

– Вы прекрасно знаете, что Ося в Иркутске, – ответил Роман. – И чтобы нам побыстрее закончить все формальности – проверка мандатов и все такое прочее, – я захватил с собой несколько фотографий и мой паспорт, под которым я здесь живу как гражданин Бельгии… Я здесь работаю – вы понимаете, на кого я здесь работаю… Вот посмотрите, – и он положил перед Маршаном пачку фотографий и свой паспорт.

Маршан неторопливо достал из кармана своей тяжелой шелковой пижамы лупу, внимательно изучил фотографии – не монтаж ли, так же внимательно изучил паспорт и сказал:

– Но брат, вероятно, говорил вам, Федор Савельевич, что я далек от политики и в грязные авантюры никогда не влезал. Да и вы, думается, не станете менять профессию разведчика на зыбкое дело торговца бриллиантами…

– Господин Маршан, мой брат арестован ЧК.

– Боже мой! Когда?

– Неделю тому назад.

– Это серьезно?

– Боюсь, что да.

– Несчастный Яков… Но я не понимаю, за что его могли арестовать? Он же честнейший человек! Я убежден, что суд оправдает его! Я готов дать письменные показания в его пользу: мы соприкасались по работе до переворота, и ваш брат всегда отличался отменной честностью.

– Спасибо, – ответил Роман, – я признателен вам за столь лестную оценку деловых качеств брата, господин Маршан… Но дело значительно серьезнее, чем вам кажется… Якова арестовали из-за посылки Огюсту, – сказал он, достав из кармана пачку фотографий, сделанных судебным фотографом как материал, приобщаемый к делу, – здесь рукой Якова написан адрес… Вам этот адрес знаком?

– Нет, – ответил Маршан и перестал улыбаться той своей легкой, чуть насмешливой улыбкой, которая не сходила с его лица с начала разговора, – увы, незнаком.

– Тогда каким же образом я проследил маршрут Огюста к вам? Моего брата обвиняют в связях с вами, но конкретных данных в Москве нет: я их получил здесь сам, по своей инициативе…

– Тогда торопитесь. Надо отправить эти данные в Москву, их ждут ваши сослуживцы в ЧК, товарищ Шелехес.

– Их там очень ждут, – согласился Роман, – но, пожалуйста, на будущее – никогда и нигде не называйте меня по фамилии.

– Я избегаю совершать то, что грозит мне горем, но подчас забываю это делать по отношению к тем людям, с которыми меня сводит жизнь. Простите меня…

– Вы не всегда избегали совершать то, что вам грозит горем, Маршан. Вы понимаете, что, если ЧК получит данные о том, какие посылки Огюст получает для вас из Гохрана, вы станете уголовным преступником у себя на родине – по законам вашей, а не моей страны?

– То есть? – чуть поднял брови Маршан.