Бриллианты шталмейстера. Белое золото

«Дня за три до нашей поездки генерал через посыльного вызвал меня в „наш“ трактир. Там от него поступило первое задание, показавшееся мне странным. Господин Давыдов потребовал, чтобы я завтра пришел к нему домой. „Я уезжаю в командировку и перед отъездом, в 11 часов, телефонирую сыну с вокзала. Я скажу ему, что забыл дома важные документы, которые срочно понадобились на службе, и пришлю за ними вас. Когда придете, вы скажете, что я не передал вам ключ от стола, где лежит связка с ключом от сейфа, и предложите Илье пригласить слесаря, чтобы он аккуратно взломал замок. Когда слесарь выполнит свою работу, вы откроете сейф, заберете оттуда голубую папку, которая лежит на верхней полке, и уйдете. Папку сожгите в печке, а 29-го езжайте с сыном во Францию. Если он спросит про документы, скажете, что доставили их ко мне на службу в лучшем виде. Вот и все поручение. За его выполнение вы получите 100 рублей, 25 я даю вам сейчас, в качестве аванса. Остальные отдам позже, мы с вами скоро встретимся. Если вы сейчас зададите мне хотя бы один вопрос, не получите ни денег, не службы. То же самое случится, если вы расскажете о сегодняшнем нашем разговоре кому-либо. Так есть ли у вас вопросы?“ У меня на языке крутилось множество вопросов, но, помня предупреждение генерала, я их задавать не стал, а сказал, что мне все понятно…»

Генерал отложил протокол, снял очки и внимательно поглядел на Кунцевича:

– Один из сотрудников нашей парижской миссии, мой добрый приятель, прислал мне письмо, где подробно изложил ход следствия по этому делу. Как вам удалось склонить Гуттентага к признанию? Вообще как вы догадались?

– Во всем виновата ваша торопливость, ваше превосходительство. Поспешили вы с продажей. Ювелир сказал, что ваша знакомая принесла ему бриллианты 12 апреля. А это – 30 марта по-нашему. Сын ваш уехал из Петербурга 29-го и в Париж мог прибыть только 31-го, раньше ну никак невозможно, даже на курьерском поезде!

– Вот оно что! – Шталмейстер ухмыльнулся. – Нет, это ничего не доказывает. Илья мог передать драгоценности своему сообщнику непосредственно в день кражи – 27-го, и тот, если бы выехал незамедлительно, поспел бы в Париж 29-го.

– Все правильно, ваше превосходительство, все правильно. Вот поэтому эта нестыковка в датах зародила у меня только сомнение, уверенности в вашей вине еще не было. Напротив, я долго не мог поверить, что у отца поднимется рука на родного сына!

Лицо генерала побагровело и перекосилось:

– Он мне не сын! Он ублюдок! Эта тварь нагуляла его от одного из своих многочисленных любовников. Она сама мне в этом призналась! – Давыдов перешел на шепот: – К тому же он ни на меня, ни на нее абсолютно не похож. Как говорится, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца. Я и раньше сомневался… Убив Илью, я избавился от позора и получил деньги! А мне очень нужны были эти деньги…

– Я знаю. Ваши дела были настолько расстроены, что вы собирались продавать свой фамильный особняк.

– Откуда… Впрочем, о чем я говорю.

– Действительно, разговаривать не о чем. За десять лет в сыскной я приобрел достаточное количество источников, из которых можно черпать самые разные сведения…

Кунцевич закашлялся и приложил к губам платок. Когда он его отнял, шталмейстер увидел, что платок окрасился красным.

– Давайте устроим исповедь наоборот, – сказал коллежский секретарь. – Всегда исповедуется умирающий, а мы сделаем по-другому – вы исповедуетесь умирающему.

– Зачем вам моя исповедь? – Давыдов горько усмехнулся.