Бриллианты в шампанском

Змейкой петляла разбитая асфальтовая дорога между дачными поселками и лесом, пока Лера не выехала на трассу. Окно в машине было открыто, из него несло стылым, совсем не бодрящим ветром. Дорога была пуста. В свете фар ветер гонял застывшие листья, один раз дорогу перебежал какой-то зверек, струясь понизу, как коричневая поземка. «Хорек, что ли?» — тоскливо подумала Лера, напряженно всматриваясь в пролетающие мимо столбы разметки. Вот и двенадцатый километр. Скоро одиннадцатый. Стрелка спидометра показывала сорок. Справа мелькнула разбитая грунтовая дорога. «Москвич» мигнул фарами, и Лера поняла, что Павел Александрович решил остановиться. Она совсем сбавила скорость и на первой передаче поплелась вперед. Кум действительно свернул на грунтовку, и машина потерялась в ельнике. В одиночестве Лера проехала еще триста метров, и, не доезжая столба, остановилась. Дорога по-прежнему была пуста.

«Когда же эта сволочь за деньгами приедет? — обреченно размышляла она. — Не станет же он дожидаться утра? Ведь утром любой проезжающий может заинтересоваться, что за пакет около столба. Сколько, интересно, его кум ждать будет? Получится ли у него что-нибудь?» Как ни тянула Лера время, машина уже доползла до белого цементного столбика. Она на ходу опустила правое окно и швырнула пакет в ночь. Проехала еще с километр, развернулась и стала возвращаться обратно. Присмотревшись к столбу с двумя черными единицами, увидела, что пакет все еще лежал на месте. Грунтовка, шедшая в лес, была пустой и темной.

«Где же крестный-то прячется?» — с тревогой подумала Лера и прибавила газу.

В поселке по-прежнему было тихо, лишь изредка каркала спросонья потревоженная ночными звуками ворона да скрипел от ветра подмытый весенним паводком забор у соседей.

Лера вошла в дом и наглухо закрыла за собой дверь. Заглянула в комнату тети Веры. Та спала на диване одетая, на прикроватной тумбочке валялась фольга от таблеток, стояли какие-то флакончики и коробочки. Она тихо прикрыла дверь и поднялась к себе. Апатия, охватившая ее в пути, сменилась невероятным беспокойством, когда человек похож на натянутую струну или на двуручную пилу. Когда на малейшее колебание нервы чутко отзываются стонущим, похожим на вой звуком.

А Павел Александрович в это время сидел в засаде, кутаясь в огромный овчинный полушубок, купленный им как-то по случаю в соседней деревне.

— Вот и пригодился, — довольно поеживался он на пронизывающем ветру. — Никакие Леркины дубленки не нужны. Лучше настоящей, нестриженой овчины ничего нет. Да и валеночки мои на резиновом ходу — что надо. Перчатки, жалко, не взял, — пробормотал он себе под нос.

И тут вдали показались бьющие далеко вперед фары.

«Никак едет», — встрепенулся Павел Александрович, поднося к глазам бинокль. Свет фар слепил, разглядеть что-либо было невозможно. Но было явно, что машина притормаживает и вот-вот остановится.

«Наконец-то, голубчик. Сейчас я тебя сфотографирую», — засуетился он, доставая из сумки фотоаппарат. Куст, за которым он спрятался, мешал. Ему все никак не удавалось освободить фотоаппарат от чехла. Сухие ветви лезли в глаза, а листья, осыпаясь, падали в сумку. Он немного отвлекся, а когда снова поднял глаза, то увидел, что мимо на большой скорости пронеслась милицейская машина с включенными мигалками. Притормаживающая машина почему-то резко набирала скорость и тоже вскоре скрылась из виду. Павел Александрович остался на обочине один. Через час он выпил стакан горячего чая. Еще через час, когда ноги от долгого сидения затекли и начал пробирать холод, несмотря на валенки и тулуп, он вышел на дорогу. Пакет валялся на прежнем месте. Он потоптался, не зная, что предпринять, потом подхватил его и вышел на грунтовку. Подождал еще немного в машине и спустя минут пятнадцать потихонечку поехал в сторону дома.