Бриллианты Вольштейна

— Если вы сдадите меня в полицию, у вас могут возникнуть осложнения. Полиция заинтересуется вашей ролью в этой истории. Вы нарушили пару-тройку законов. Перенесли тело с места преступления. По существу стали сообщником убийцы. Не сообщили полиции важную информацию — это тоже преступление. Не говоря уже о сердечном приступе мистера Баннистера.

— Сердечный приступ можно списать на самозащиту.

— Вам придется доказывать это полиции. Они могут классифицировать случившееся как убийство. Вас посадят в тюрьму.

Я пожал плечами.

— Не посадят, если я сдам им вас. Думаю, в этом случае они пойдут на уступки.

Он поджал губы.

— Вы — официально зарегистрированный частный детектив, не так ли? Они могут аннулировать вашу лицензию?

— Если захотят.

— Столько проблем. И они, возможно, даже не повесят меня. Могут, конечно, но я в этом сомневаюсь. Доказать, что я — убийца, будет нелегко, еще сложнее — преднамеренность. Я могу получить пожизненное заключение, но смертный приговор — вряд ли.

— Вы только что цитировали «Балладу Редингской тюрьмы», — напомнил я. — Помните и другие строки?

Он кивнул.

— Я очень люблю Оскара Уайльда.

— Тогда вы не забыли его описание тюрьмы. Разумеется, у вас есть и личные впечатления о тюрьмах.

— Наши тюрьмы были хуже, мистер Лондон. Гораздо хуже. Этот австрийский фельдфебель не любил людей. Американские тюрьмы не идут ни в какое сравнение с немецкими.

— Американские тоже не благоухают розами, — ответил я. — А если суд отправит вас на электрический стул, мало не покажется. Ожидание неминуемой смерти — занятие не из приятных.

Минуту или две мы смотрели друг на друга. Словесная перепалка не доставляла мне удовольствия. Хотелось выбраться отсюда и больше его никогда не видеть.

— Получается, что создавшаяся ситуация не устраивает нас обоих. Самое простое — отпустить меня. Но вы на это не пойдете.

— Нет.

— Потому что я — Франц Вольштейн?

— Потому что вы убили эту женщину.

Долгий, тяжелый вздох.

— Должно быть, вы — человек высоких моральных принципов, мистер Лондон. Это печально.

Я покачал головой.

— Дело не в морали. Жить в мире с собственной совестью нелегко. И будет еще труднее, если я отпущу вас. Так что я исхожу из сугубо практичных мотивов.

— То есть для вас проще сдать меня в полицию, чем отпустить?

— Да.

— Несмотря на проблемы, которые могут при этом возникнуть?

Мы опять помолчали. Небо все чернело с твердым намерением разразиться дождем. Я гадал, как прошло прослушивание у Мэдди, где она сейчас и что делает. Очень хотелось быть с ней.

— Мистер Лондон… Я уже это говорил, хотя и в другом контексте. Мы оба — здравомыслящие люди.

— Конкретнее.

— Разумеется. Есть способ, который позволит вам достигнуть цели без лишних хлопот. Мы оба решим все проблемы. Так будет лучше для нас обоих.

Я кивнул.

— Вы знаете, о чем я?

— Думаю, что да.

— Справедливость восторжествует. И с совестью вам удастся договориться. — Он поднялся. — А теперь не спускайте с меня глаз. Держите на прицеле. Потому что я убью вас, если вы предоставите мне такую возможность. Не давайте мне этого шанса.

Я не дал. Держался сзади, наставив на него «беретту». Он прошел в ванную, открыл дверцу аптечки, достал стеклянный пузырек с капсулами, долго разглядывал его содержимое.

— Я вожу их с собой много лет. Мы запаслись ими, когда рухнул Рейх. Некоторые носили их во рту, чтобы всегда иметь возможность раскусить капсулу. Как Гиммлер. Его захватили в плен, но он сумел уйти, пусть и в мир иной. — Я молчал. — Они всегда были при мне. Даже когда я чувствовал себя в относительной безопасности. Одну я чуть не раскусил в Мехико. Я сидел в здании аэропорта в ожидании самолета, и два израильских агента прошли мимо на расстоянии вытянутой руки. Капсулу я держал во рту. И раскусил бы ее, если бы они меня узнали. Но они не узнали. — Он свинтил с пузырька крышку, наклонил его. На ладонь выкатилась большая коричневая капсула. — Ту капсулу я выбросил. Не в Мехико. В Буэнос-Айресе. Я вынул ее изо рта, как только вошел в самолет, и во время полета держал в руке. Я опасался, что агенты встретят меня у трапа, но обошлось. В Буэнос-Айресе я снял квартиру и выбросил капсулу. Правда, сохранил другие. И теперь пришла пора воспользоваться одной из оставшихся.

На полочке над раковиной стоял стакан в целлофановой обертке. Вольштейн положил капсулу на полочку, снял обертку, пустил воду и наполнил стакан до краев.

— Не знаю, что мне делать. Проглотить капсулу или раскусить? Проглотить проще. Но оболочка может не рассосаться. Она же не рассосалась, когда я держал капсулу во рту. — Он говорил и говорил, наверное, рассуждал вслух. — Я мог бы плеснуть водой вам в лицо. У меня появился бы маленький, но шанс. Впрочем, вы успели бы выстрелить. Могли не убить, а ранить меня. Значит, опять полиция, суд. Зачем мне это нужно? — Он вылил воду в раковину, поставил стакан на полочку. Взял капсулу, зажав ее большим и указательным пальцами. — Смерть должна быть безболезненной и мгновенной. Надеюсь, так оно и будет. Я ужасно боюсь боли, мистер Лондон.

— Вы смелый человек.