Бринс Арнат

– Сир, этот низкорожденный курд, конечно, вовсе не зерцало рыцарских добродетелей, каким его вообразил Онфруа де Торон. Саладин, не задумываясь, убирает каждого, кто ему мешает, он и сдавшихся под его слово пленных казнил, и восставших в Египте шиитов распял, и наши владения разоряет безжалостно, но он сумел убедить магометан, что во всем, что касается джихада, он такой же чистой пробы, как его египетское золото: он, действительно, бессребреник, не имеет ни пороков, ни слабостей, все доходы тратит на войну, отдает ей все силы и время, живет в походном шатре, даже хадж откладывает. К тому же он невероятно щедр и милостив со своими сторонниками, и это увеличивает их число каждый день. Нам куда лучше было бы иметь дело с жестоким и алчным врагом, вроде Кровавого Имадеддина. Магометане уверены, что безупречный Саладин сумеет отвоевать Палестину, поэтому его власть прочна. Даже ассасины не посмеют расправиться с тем, на кого возложены надежды всего исламского мира. Он молод, и он тут надолго.

Шатильон с силой жеребца втянул в себя воздух:

– Что мы можем предложить ему за мир? Иерусалим со святыми местами? Меньше, чем всё, предводитель джихада не возьмет. Прочный мир между нами невозможен. Либо сарацины опрокинут нас в море, либо мы изгоним их в пустыню.

– Но перемирие возможно, – указал Бодуэн, пытаясь принять правильное решение. – А за несколько лет многое может случиться: я намереваюсь выдать принцессу Сибиллу за Гильома де Монферрата, он кузен императора Священной Римской империи и французского государя и недаром прозван Длинным мечом. Это обеспечит королевству достойного преемника, – Бодуэн сказал это просто, без горечи.

Жослен был спокоен, как вода в глубоком омуте, а Шатильон кипел, как горный поток на камнях, но одна и та же вода и тут и там, и одно и то же думали оба.

– Сир, перемирие позволит Саладину окончательно завладеть всей Сирией. Мы втридорога покупаем время, которое разумно использует только враг.

– Мессиры, за время вашего заключения в Утремере многое изменилось, и не к лучшему. Прежде наши силы с сарацинами были сопоставимы, а теперь Европа занята отвоевыванием Иберии, а Айюб господствует над державой от Нила до Тигра, от Эфиопии до Персии, лишь Алеппо с Мосулом еще сопротивляются, да мы торчим посреди его владений, как алтарь в мечети.

Бодуэн опустил голову, тихо добавил:

– А хуже всего, что вместо могучего военачальника на иерусалимском престоле сижу я, а скоро даже сидеть не смогу. У меня правая рука давно никуда не годится, а теперь и левая начала сдавать. В последнем бою я упал с коня и не смог подняться в седло. Верный Онфруа вынес меня из боя. Слабый правитель придает врагам дерзости.

Король не ждал жалости, но у Жослена дрогнул длинный подбородок:

– Сир, нет никого ближе к Иисусу, чем прокаженный. Важен ваш дух, ваша решимость. А сильные руки найдутся.

А Рено не стал утешать, взъерошил короткую бородку, черную, с яркими клоками седины. Наверное, еще не привык к ней. Сорвал длинную травинку, мрачно заявил:

– Опасней всего – наше собственное малодушие. Мы восемьдесят лет делали невозможное возможным, а теперь потеряли волю к победе и надеемся только оттянуть противостояние. Хватит нам принимать навязанные бои в невыгодных условиях, пора самим выбрать удобное нам время и место и напасть на нехристей в неблагоприятный для них момент.

Бодуэн покачал головой, хрипло, с усилием объяснил:

– Наших сил недостаточно. Я могу вывести в поход двадцать тысяч солдат, но из них только 766 рыцарей и чуть более пяти тысяч сержантов от церковных приходов и городов, остальные – легкая конница туркополов и наемные пехотинцы-сирийцы. А вавилонскому псу Египет поставляет неограниченные запасы золота высочайшей пробы, и за это золото остальные провинции обеспечивают его бесчисленными воинствами. Причем, вражеские полчища уже не суданцы и нубийцы, а сплошь искусные в военном деле тюркские и курдские лучники и отважные мамлюки, с пеленок в строю. Бедуины с туркменами тоже охотно помогают султану, потому что от трапезы льва перепадает и гиенам с шакалами.

В сад вышла Агнес, подарила поцелуй мира Шатильону, ласково улыбнулась сыну, обняла брата и уселась рядом с ним, расправив шафрановые юбки. Бодуэна кольнуло, что мать не подошла к нему, но ведь он и сам не позволил бы ей целовать или обнимать себя. Да и кожа его больше не чувствовала касаний. Тело отмирало, только душа, увы, не теряла чувствительности, она по-прежнему жаждала любви и ласки. Мать не боится заразы, графиня Сидонская не только самая прекрасная дама во всем Утремере, она еще и самая отважная, любящая и преданная женщина на свете: не покинула брата, не предала Шатильона, и даже сына рвется сопровождать в походах. Но проказа не просто страшит, она отталкивает. С этим надо смириться. Король переборол себя, продолжил деловито: