Бринс Арнат

Едва Шатильон покинул ставку Комнина, как Бодуэн немедля прибыл в Мамистру и с первой же встречи очаровал автократора. Император удерживал при себе нового родича десять дней и без устали обсуждал с ним планы совместных будущих военных кампаний. Грек всегда восхищался западным рыцарством, подобного которому в его империи не имелось, и, обнаружив в новом друге его высочайший образец, полюбил короля Иерусалима всей душой. Между двумя государями вспыхнула истинная сердечная привязанность. Достаточно было Бодуэну лишь высказать пожелание, и Мануил, увлекшийся величественной ролью всемогущего благодетеля, спешил удовлетворить просьбу. Бодуэн, который за князя Антиохии ходатайствовать не стал, за армянского царя Тороса заступился, и василевс тотчас и Рубенида помиловал. Тому, правда, тоже сначала пришлось поваляться в пыли, но разве это чрезмерная плата за жизнь и киликийские горы вдобавок? Благодаря королю автократор также учел захирение Антиохии и уменьшил число воинов, которые княжество обязалось выставлять в помощь Константинополю.

А когда его величество сломал себе руку, упав с коня во время охоты (кто при этом не вспомнил страшную судьбу его отца Фулька Анжуйского?), – император лично положил запястье свойственника в лубок и ухаживал за своим царственным пациентом с преданностью старшего брата.

Личная приязнь свершила чудеса: Мануил не только выделил изрядные суммы на украшение Святого Гроба в Иерусалиме и Базилики Рождества Христова в Вифлееме, но поговаривал о возможности разрешить теологические расхождения с Римом и положить конец злосчастной схизме между латинской и греческой церквями. Однако усердно делая вид, что готов на будущие уступки, хитрый византиец все же посадил на престол антиохийского патриархата византийского ставленника Афанасия.

Внешне Багрянородный оказался таким же невзрачным и смуглым, как и покойный Иоанн. Недаром венецианцы оскорбили его шутовской коронацией эфиопа. Но в отличие от напыщенного и недоброжелательного отца, у Мануила оказался живой взор и приветливый лик. Только ромей, так старательно пытавшийся уподобиться героям рыцарских баллад, свою трусливую греческую предусмотрительность перебороть не смог: хоть колокола Антиохии и раскалывались от гостеприимного звона, и чернь чествовала василевса пригоршнями риса и благословениями, а Порфироносный все же поддел кольчугу под фиолетовую мантию и расшитые самоцветами персидские одежды и заранее вытребовал от города заложников, а всех остальных в процессии лишил оружия, включая лепшего друга и дражайшего родича Бодуэна.

И все же отношения между ромеями и франками переменились. В отличие от Иоанна, Мануил не стремился к возвращению захваченных западными варварами византийских земель. В последние годы на его империю покушались ненасытные сицилийцы, восстали непокорные венгры и сербы, даже киевские князья пытались стряхнуть с себя длань Константинополя и заменить греческого патриарха на местного ставленника. Священную Римскую империю близкого друга Конрада III унаследовал враждебный Ромейской империи Фридрих Барбаросса. Так что франки уже не казались столь большим злом. Василевс де-факто признал создавшийся в Палестине статус-кво и ныне ожидал от латинян лишь поклонения, почестей и славы, а поскольку греки все чаще пытались добиться своего золотом, а не сталью, Комнин был щедр, как море, и приветлив, как майский день.

В свою очередь и франки уже не опасались греческих схизматиков, а видели в восточных христианских собратьях единственных возможных союзников против Нуреддина и Фатимидов. Все уступки византийским обычаям были оправданы надеждой на грядущее уничтожение атабека Алеппо.

Восемь дней оставался ромей в Антиохии дорогим гостем и милостивым властелином и своей приветливостью, дружелюбием и невиданно щедрыми дарами покорил как баронов, так и городскую чернь. Не поленился даже устроить судилище, призванное утвердить его право суда в качестве верховного сюзерена. Но самой удачной затеей василевса, обожавшего рыцарские забавы, оказался турнир.

Констанция сидела в первом ряду, вокруг на высокой трибуне теснились дамы и кавалеры. Светило апрельское солнце, теплый ветер трепал пестрые вымпелы, баннеры и штандарты, музыканты били в барабаны, дудели в дудки и играли на свирелях. Изумрудная равнина за городом кишела народом, собравшимся полюбоваться невиданным зрелищем. Огромную арену засыпали толстым слоем песка, доставленного по Оронтесу с морского берега баржами, деревянную ограду ристалища сплошь увесили эмблемы, девизы и щиты с гербами состязающихся. Жонглеры и фокусники развлекали публику, кузнецы раздували горны, торговцы бойко распродавали сладости, дешевые украшения, одежду и оружие, мошенники завлекали простаков играми, требующими ловкости, доверчивости и полных карманов, труверы исполняли героические песни, девки выискивали распутников, ценящих прелести Венеры выше лавр Марса, а воры обчищали ротозеев.