Брисбен

На следующий день идем в средневековую часть города, она на горе. Свернув с виа Рома, наталкиваемся на византийскую часовню – так Кате подсказывает ее планшет. Восьмой век. Сохранились фрески. Святитель Николай. Часовня в частном владении… Катя проходит по нескольким ссылкам. Вот, нашла… Ключ у Лючии, живущей рядом. Стучим к Лючии. Соседи говорят, что пошла в гости. Отправляемся по ее следам и в одном из домов находим Лючию, пожилую итальянскую даму. Говорим с ней на условном английском. Да, готова показать, почему нет? Ключ у нее при себе.

Входим в часовню. Освещение – естественное: у строения отсутствует крыша. В апсиде действительно фрески. Они повреждены, но в сохранившихся фрагментах краски не выцвели. Посередине – каменный жернов (одно время здесь была мельница), что-то вроде экспоната. Когда глаза привыкают к полумраку, в углу замечаем человеческую фигуру. Неподвижна. Еще один экспонат.

– Это отец Нектарий, – шепотом говорит Лючия. – Русский.

Фигура оживает и крестится. Катя вздрагивает. Также шепотом:

– Он здесь… всегда?

– Приходит молиться. У него свой ключ.

Нектарий зажигает свечу и становится на колени. Лючия неслышно выходит.

Теряем счет времени. Смотрим на Нектария и его свечу. Он читает молитвы очень тихо, и мы слышим только их отрывки. Только бы не останавливался – не хочется отсюда выходить, потому что здесь нет времени. А снаружи – будущее, которого у меня, собственно, и нет. Стоять бы вечно под это бормотанье, погружаясь в его покой. Обманывая будущее, ждущее там, за дверями.

Нектарий стоит передо мной – маленький, седой. Круглые очки в металлической оправе. Поймав мой взгляд, улыбается:

– Очки – винтаж, достались от одного монаха. – Улыбка его тает. – Ты ведь сейчас о будущем думал?

– Ты, отче, ясновидящий?

– Нет, просто видящий – благодаря тем же очкам: у тебя рука трясется. Подозреваю, что ты серьезно болен.

– Еще недавно мне было страшно, что болезнь отняла у меня будущее. А теперь, знаешь, нет.

– Будущее легко отнять, потому что его не существует. Это всего лишь мечтание. Трудно отнять настоящее, еще труднее – прошлое. И невозможно, доложу я вам, отнять вечность. – Он кладет ладонь мне на голову. – Если в болезни сократятся дни твои, то знай, что в таком разе вместо долготы дней тебе будет дана их глубина. Но будем молиться, чтобы и долгота не убавилась.

Мы с Катей взбираемся на вершину горы. Море с высоты неоднородно. Течения и мели аккуратно отмечены разными красками. Белые точки яхт у берега сравнялись в размерах с лайнером на горизонте. У самых наших ног начинается тропинка вниз. Кто по ней ходит – звери, человеки, ангелы? Крута – как по такой спускаться?

– Кать, я всё думаю: о Верочкиной смерти надо сообщить Анне.

Катя пожимает плечами:

– Смысл? Анна живет в своем мире, зачем ее беспокоить?

Я набираю номер больницы Анны, чтобы посоветоваться с врачом. Тот, подобно Кате, сомневается. Спрашивает: зачем? Долг, отвечаю. Без воодушевления (это ваше право) просит перезвонить минут через пятнадцать. Говорит, что, скорее всего, она меня просто не узнает.

Мы с Катей молчим. Глядя на сбегающую вниз тропинку, неожиданно припоминаю спуск с горы в раннем детстве. Меня на всю жизнь напугавший. Не оставивший в памяти никаких деталей. Что это было за место на земле? Гора Синай? Арарат? Или, допустим, город Каменец-Подольский, где мы однажды навещали родню отца? И нет у меня воспоминания более раннего. Оно как фреска в часовне – большая часть стерта. Помню только, что я на чьих-то руках. И этот кто-то спускается, балансируя, боком. Нога к ноге, нога к ноге. И музыка трагическая, соответствующая этому спуску, – двухчастные фразы. Что это была за музыка? Lacrimosa? За пультом Герберт фон Караян? Вряд ли… Вряд ли Караян бывал в Каменце-Подольском. Игры памяти, привычка мыслить в музыкальных образах.

Снова связываюсь с больницей. Включаю громкую связь, чтобы слышала Катя. Врач (подчеркнуто сух) говорит, что передает трубку Анне. Вопреки ожиданиям, Анна меня узнает. Сообщает о навязчивом внимании к ней со стороны мужчин. Жалуется, что вчера впервые ее не навестила Вера.

Катя поднимает голову и смотрит на меня. Прикрыв трубку ладонью, шепчет:

– Скажи: уехала…

Осипшим голосом повторяю, что Вера уехала. Надолго. После паузы из телефона раздается:

– Куда?

Смотрю на Катю.

– В Брис-бен… – шепчет по слогам Катя. – Это в Ав-стра-лии.

Получив мой ответ, Анна на пару минут задумывается. Когда уже кажется, что связь потеряна, спрашивает:

– Замуж вышла?

– Да…

– Там, в Австралии?

Прочищаю горло.

– В Австралии.

– За кого? Ну, что ты молчишь?

– За австралийца.

P.S

Отпевание Веры проходит в узком кругу и в отсутствие прессы. Девочка, в одночасье ставшая знаменитой, находит свое упокоение на одном из мюнхенских кладбищ. С тех пор Яновские недоступны. Они не подходят к телефону и не отвечают на письма. Когда упоминания о них прочно соединяются со словом исчезновение, они внезапно появляются на публике.