Мне снится, как много лун тому назад, въезжая весенним днем в Английский сад, пообещал себе всё вспомнить. Вот я переезжаю через ручей по бревенчатому мосту. Брёвна мелодично стучат под колесами велосипеда – одно за другим. Это похоже на большой ксилофон, из которого резиновое прикосновение извлекает приглушенные глубокие звуки. Потом асфальт. За ним – утрамбованный грунт велосипедной дорожки. Когда колеса наезжают на корни, в велоаптечке сыпко бренчат инструменты. С зубцов слетает цепь. Надевая ее, невозможно не вымазать пальцы. Осторожно, чтобы не коснуться джинсов, мизинцем выуживаю из кармана бумажный платок. Вытираю им пыльное лицо и запачканные руки. Лицо становится ýже, подбородок острее, вены уже не оплетают рук с той непреклонностью, которую демонстрировали еще при въезде в сад. Молодею невероятно быстро. Седые волосы начинают срочно темнеть, исчезают морщины под глазами и под носом, но главное – главное, что рука больше не дрожит. Движения уверенны и плавны, плечи развернуты, фигура – высший класс. Красивый, по слову песни, сам собою, въезжаю в коллегиум, а там – полное неузнавание. ПП давно уже нет – ушел на повышение, и дальнейшая его судьба неизвестна. Как неизвестна, удивляюсь, если вы говорите, что это лицо ушло на повышение? Ведь тот, кто на повышении, виден отовсюду, верно? Это было умеренное повышение, отвечают, не многим, откровенно говоря, заметное. Хорошо, продолжаю, помолодев, а как чувствуют себя Беата и Франц-Петер? Что ли, тоже пошли на повышение? Очень, отвечают, богословски точное определение, ибо сии преставились. Беата возглавляла какую-то благотворительную организацию в центральной Африке, чем-то заразилась и умерла. Пауза, вздох. Не ходите, дети, в Африку гулять… Одна радость, что умерла здесь, ее еще успели доставить на родину, хотя к тому моменту она уже никого не узнавала. А Франц-Петер? Этот умер без всякой причины. Взял себе и умер. Качаю головой. Просто, полагаю, он окончательно привык к смерти. Как вы сказали, спрашивают. Франц-Петер полагал (я прочищаю горло), что жизнь – это долгое привыкание к смерти. Меня буравят удивленным взглядом. Да? Так он говорил? Так, слово в слово.
1996–1997