Британия. Краткая история английского народа. Том I

Такая политика самоограничения, практичности, опыта более всего соответствовала не только Англии того времени, ее слабым средствам, переходному положению — политическому и религиозному, но и личным талантам Елизаветы. Это была политика деталей, в которых находили себе применение ее удивительная находчивость и остроумие. «Не нужно войны, господа! — Властно говорила она своим советникам. — Не нужно войны»; но это нерасположение к войне вытекало не столько из ее отвращения к кровопролитию или расходам, — хотя она очень не любила ни того, ни другого, — сколько из того, что мир представлял открытое поле для дипломатических маневров и интриг, в которых она отличалась особенным мастерством. Сознавая его, она выкидывала тысячу причудливых штук, едва ли преследовавших иную цель, кроме простой мистификации. Она восторгалась «обходами» и «кривыми путями». Она играла с важными кабинетами, как кошка с мышью, чисто по-кошачьи наслаждаясь недоумением своих жертв. Когда ей надоедало дурачить иностранных политиков, она обращалась к новой забаве одурачиванию своих министров. Если бы Елизавета написала историю своего царствования, она, наверное, хвалилась бы не столько торжеством Англии и поражением Испании, сколько ловкостью, с которой в течение 50 лет она обманывала и проводила всех политических деятелей Европы. Но ее плутовство не было лишено политического значения. Следя за дипломатией королевы по тысяче депеш, мы находим ее неблагородной и невыразимо скучной, но она достигала своих целей. Она выигрывала время, а каждый выигранный год увеличивал силы Елизаветы.

Ничто так не возмущает в королеве, но ничто и не характеризует ее так, как ее бессовестная лживость. Это был вообще век политической лжи, но никто во всей Европе не пользовался ею так щедро и беззаботно, как Елизавета. Ложь была для нее просто удобным средством для избежания трудностей. Легкость, с какой она утверждала или отрицала все, что только отвечало ее цели, равнялась только циничному равнодушию, с каким она относилась к разоблачению своих уловок, как скоро цель их была достигнута. Тот же чисто рассудочный взгляд на вещи сказывался и в том, что она ловко пользовалась даже своими недостатками. Ее легкомыслие позволяло ей спокойно переживать минуты разоблачения и стеснительности, когда лучшие женщины могли бы умереть со стыда. Свою колеблющуюся и нерешительную политику она скрывала за естественной робостью и неустойчивостью своего пола. Даже роскошью и развлечениями она пользовалась для своей выгоды. В ее царствование бывали очень опасные и тревожные минуты, но страна сохраняла спокойствие, так как видела, что королева посвящает дни соколиной и псовой охоте, а ночи — танцам и забавам. Ее тщеславие и жеманство, ее женское непостоянство и каприз — все это играло роль в дипломатических комедиях, которые она последовательно разыгрывала с претендентами на ее руку. Требования политики не допускали ее брака, но, во всяком случае, она находила удовлетворение в том, что предупреждала войну и заговоры любовными сонетами и романтическими свиданиями или давала стране год спокойствия, ловко изображая влюбленность.

Следя за извилистым лабиринтом лжи и интриг королевы Елизаветы, мы почти перестаем чувствовать ее величие и начинаем презирать ее. Но хотя ее политические цели были покрыты мраком тайны, они всегда были умеренны и просты, и она всегда преследовала их с чрезвычайным упорством. Внезапные приступы энергии, время от времени прерывавшие обыкновенную нерешительность, доказывали, что это не было результатом слабости. Елизавета могла выжидать и хитрить, но когда наступала подходящая минута, она умела наносить удары, и притом тяжелые. От природы она была склонна скорее смело полагаться на свои силы, чем не доверять себе. Как все сильные натуры, она безгранично верила в свое счастье. «Ее величество сильно полагается на фортуну, — с горечью писал Уолсингем, — мне хотелось бы большего доверия ко всемогущему Богу». Дипломаты порицали ее нерешительность, оттяжки, перемены фронта и вместе с тем почитали ее «упорство», железную волю, пренебрежение к тому, что представлялось им неизбежной гибелью. «В этой женщине, — писал посол Филиппа II после неудачных переговоров, — сидит сто тысяч дьяволов». Ее подданным оставались неизвестными ее маневры и колебания, ее «обходы» и «извилистые пути», и им она представлялась воплощением отважной решимости. При всей своей храбрости люди, отразившие великую испанскую Армаду или пробившиеся сквозь ледяные скалы Баффинова залива, никогда не сомневались, что пальма храбрости принадлежит их королеве.