— Рад за тебя, — говорит он, даже не так уж и язвительно, — но тебе нужно найти свой путь, дружище. Последний раз, когда ты пытался, ебаная машина сбила меня из-за тебя, — он останавливается, и знакомый холод появляется у него в глазах.
Этот взгляд прожигает мои внутренности.
— Франко, прости меня, я..
— Не втягивай меня в это. В этот раз это должен быть соло-гиг, — внезапно улыбается он и
— Еб твою мать... это извращение! Я тебе предлагаю тут деньги, Фрэнк! Деньги, которые принадлежат тебе!
— Они не мои, они от продажи наркотиков, — говорит он с покерфейсом. Потом берет меня за локоть, отводит в сторону, к картине с Джимми Сэвилом, неизвестным в Америке, который лежит избитый в кашу у «Алхамбра Бара». Глаза Сэвила вывернуты, кровь из его гениталий расплылась по его белым спортивкам, как темно-красная моча. Ниже название:
Он указывает на красную точку, поясняющую, что картина продана.
—
Я смотрю вокруг, анализируя портреты и отлитые головы, которые он создал. Должен признаться — я мало понимаю в искусстве: это самая большая куча дерьма, что я когда-либо видел в своей ебаной жизни. Он полностью обыгрывает этих толстолобых, избалованных богатых уебанов, которые, наверное, думают, что коллекционировать работы этого тюремного дикаря — круто. Неплохая игра, уебок, но еб твою мать — вылить чье-то лицо, а потом изуродовать его, это, блять, не искусство. Я наблюдаю за обитателями галереи, слоняющимися от одного экспоната к другому, глаза выпучены, показывают, рассуждают. Загоревшие мужчины и женщины с выточенными в спортзалах телами, одетые в хорошую одежду, отлично подстриженые, воняющие топовыми одеколонами, духами и богатством.
— Ты знаешь, откуда
Несколько людей, стоявших рядом, поворачиваются на мой крик. Краем глаза я замечаю охранника, который вытягивает шею.
— Тише, друг, — Франко выглядит так, будто он в восторге. — Ты позоришь себя.
Я чувствую проступающий на моем лице скепсис.
— Теперь
— Я не верю в благотворительность, Марк. И зови меня Джим, пожалуйста.
— Во
— Я верю в заботу о своей семье, друг, — он кивает на свою, как с картинки, калифорнийскую жену, в то время как колонки внезапно грохочут, и агент Мартин становится перед всеми.
Вики возвращается ко мне.
— Все хорошо? — спрашивает она. — Что это? — и указывает на конверт в моей руке.
Я кладу его обратно в сумку и закрываю ее.
— Пытаюсь отдать Фрэнку то, что я должен ему, но он не берет.
— Ну, я должна сказать, выглядит очень по-шпионски. Это деньги от наркосделки?
Франко поворачивается. Я не могу взглянуть пиздюку в глаза, потому что, как я подозреваю, ни один из нас не сможет сохранить бесстрастное лицо.
— Мы только расплачиваемся талонами на еду в Лите, — говорю я ей.
Когда я снова смотрю на Франко, кто-то стучит пальцами по микрофону, создавая статичный треск, чтобы усмирить толпу. Мартин прочищает горло.
— Спасибо всем, кто пришел. Я хочу представить вам директора этой галереи и покровителя искусства города Лос-Анджелес, Себастьяна Виллера.
Светловолосый, краснолицый, мудак из деревенского клуба, который выглядит, как любой американский политик, которого я видел, встает и начинает говорить полное дерьмо о Бегби. О том, что его работы — величайшее достижение человечества. Я не могу слышать это дерьмо! Все, о чем я думаю, так это о возвращении домой с Вики. Думал, что я уже насытился послеобеденным сексом. Нихуя. Я смотрю на нее — ее похабная улыбка говорит, что она думает о том же. В тот момент, когда мы решаемся улизнуть, диджей начинает играть фанк — Франко и Мелани слаженно танцуют.
Алкоголь и наркотики — мальчишеские игры: ни от чего не бывает так хреново после пятидесяти, как от похмелья или отходосов с экстази. Даже учитывая Рождество, ты просто чувствуешь себя настолько слабым и тупым, что обязан посмотреть фактам в лицо: выжатое, скудное, проходящее веселье, которое не оправдывает тех ужасов, которые следуют затем.