Внезапно из Рентона вылетает смешок. Сначала Больной смотрит на него, потом — Спад и Франко и спрашивают его:
— Какая твоя работа была самой ужасной?
Громкий смех, как топот копыт диких жеребцов, разбивает напряжение. Даже Спад, продравшись через кашель, присоединяется к ним. Потом, когда все утихают, Больной смотрит на телефон и поворачивается к Бегби:
— Мы закончили?
— Да, спасибо за твою помощь. Если тебе надо уходить, ты свободен, — кивает Франко и поворачивается к остальным: — Марк, Дэнни, мне пригодится помощь.
— Что мы можем сделать? — спрашивает Рентон.
— Помочь сделать это для моей головы.
Услышав это, Больной решает задержаться и посмотреть, как они будут накладывать на него латексную маску, как он на них. Потом, как и он, они надевают на него коробку из органического стекла, и заливают быстро застывающую смесь. Таймер на часах установлен. Пока блок застывает, Больной показывает ему два средних пальца, повеселив этим Спада и Рентона. По опыту они знают, что он ничего не услышит, но они все равно решают оставаться в тишине.
В обозначенное время они снимают форму. Освобожденный художник спокойно инспектирует отпечаток своего лица в застывшей форме:
— Хорошая работа парни, идеально, — и он моментально начинает создавать их головы из отпечатков лиц, наполняя их глиной. Объясняет, что когда они будут обожжены, глаза сделает вручную, с фотографий их всех. Потом он отнесет пресс-формы в специальную кузницу, где выльет их из бронзы.
Больной заинтересован и не спешит уходить. Они все еще беседуют, а когда головы наконец-то выходят из печи, трое из них шокированы — не от вида своих голов, а от вида головы Фрэнка Бегби. Что-то в нем есть такое, изможденное и напряженное, даже учитывая пустые глаза, которые он сделает позже. Это не отражение человека, который сейчас с ними. Голова похожа на того, каким он был раньше; наполненный психопатской злостью и намерением убивать — и это до того, как он заполнит пустые глазницы. Рот, скрученный знакомой холодной насмешкой, которую они еще не видели в Джиме Фрэнсисе. Холодок пробегает по костям каждого.
Художник улавливает атмосферу в комнате, но не может уловить причину:
— Что такое, ребята?
— Они выглядят отлично, друг, — с трудом выдавливает Рентон, — очень достоверно. Просто сносит крышу от того, как реалистично они выглядят даже без глаз.
— Хорошо, — Фрэнк Бегби улыбается, — а теперь, в качестве моей благодарности, я заказал на нас столик в ресторане. Я угощаю. — Он смотрит на Больного: — Все еще спешишь уйти?
— Было бы неплохо наверстать упущенное, — признает Саймон Уильямсон, — при условии, что Рентон уберет свой ебаный телефон хоть на десять минут. Я думал, что это у меня проблемы, но тебе надо сохранить
— Дела, — защищается Рентон, — без передышки.
— Дела с Вики, готов поспорить, — поддразнивает Фрэнк Бегби.
Коварная улыбка Больного скользит по Франко и Рентону, ловкая, как пальцы карманника:
— Так значит, у него есть настоящая девушка, о которой он промолчал! Он
— Ага, точно, — говорит Рентон, держа потную руку на девайсе в кармане.
— И если мы говорим о делах, то если вы, джентльмены, когда-нибудь будете в Лондоне и вам понадобятся эскорт-услуги, — и он раздает рельефные визитки «Коллег». — Теперь, — он улыбается Франко, — пойдемте есть!
Карлотта все названивает, хотя я вернулся в Лондон и мало, чем могу ей помочь в поисках тайско-блядствующего мужа. Она, блять, беспощадна. Я держу путь от станции метро Кинг Кросс в мой офис. Не могу оставить «Коллег» надолго. Лишь немногое можно сделать онлайн, не находясь на месте. Девочки формируют собственные связи с клиентами, потом сговариваются отрезать тебя, проводят личные сделки. Тут ты ничего не можешь поделать. Потом они тебя кинут или поругаются с клиентом, которые потом вернутся, как ни в чем не бывало, чтобы снова воспользоваться моими услугами. Так что ты регулярно увольняешь и нанимаешь. И это — за жалкие гроши. Настоящие деньги делают они.
Но Карлотту не ебет мой бизнес, пока я готов слушать ее нытье:
— Это убивает меня, Сай-мии...
Это, блять, убивает меня: я увертываюсь от плебея с открытым ртом, жду зеленого света, перескакивая с Йорк Вэй на Калей Роуд. В этот раз моя сестренка сама по себе и растеряна. Я осматриваю разбитую улицу, едва в состоянии понять, что же сталось с букмекерскими конторами и шотландскими пабами — этими некогда грозными центрами блядства и наркомании, которые являлись основой моей личной жизни. Темные дни. Карра еле может разговаривать; к счастью, Луиза помогает:
— Она разбита. Все еще не слышно ни
— Кто нибудь смог понять, насколько он уехал?