Брюнетка в клетку

– Я буду сотрудничать, – быстро сказал Жидков. – Это первая партия, так что я, в сущности, ни во что не замешан.

– Ничего себе! – ахнул Шубин. – Сумка с жемчугом стояла в шкафу. А если бы ее кто-нибудь стырил?

– Ее и стырили, – хмыкнул Уманский и обернулся к Ларисе: – Кстати, я не слишком хорошо понял, что вы в ней хотели найти?

– Экспонат из коллекции Броварника, – поспешно сообщила Лариса. – Текст одной из песен Фредди Меркьюри, написанный его рукой. Карина увезла его с собой в Японию, а продать хотела здесь, приятелю бывшего мужа, из вредности.

Корабельников мученически посмотрел на брюнетку и закатил глаза. Она усмехнулась.

– А наше семейное дело? – поникшим голосом спросил Мишаня. – Я никак не могу поверить…

– Тебе придется, – ответила Симона. Глаза ее теперь блестели совсем по-другому. В них не было интереса или азарта, а одно только фанатичное возбуждение. – Тебе придется поверить. О, каким идиотом ты мне казался! Мама, ты была права: они все идиоты и сволочи.

– Дайте мне выпить, – попросила Анна Ружина хриплым голосом. – Лучше водки. Но сгодится и что-нибудь другое, только покрепче.

Никто не двинулся с места, и тогда Симона воскликнула:

– Налейте ей! Разве вы не видите, она не может без выпивки! Это вы ее довели!

– Мы?! – изумился Жидков. – Я ничего не понял. Как это мы могли ее довести, если мы ее ни разу не видели?

Он уселся на постель Артема с мученической физиономией. Еще в контрабанде толком не обвинили, а уже выдвигают новые претензии в том, что он довел незнакомую рыжую тетку.

– Если вы следили за Жидковым, – впервые подал голос Корабельников, – и не выпускали из виду сумку, каким образом оказались здесь?

– Мы бросились спасать Артема, – пояснила Лариса.

– Она обо всем догадалась, – сказал Уманский. – Только я не понял, каким образом. Там, в саду.

– Господи, меня осенило! Будто током ударило! Вы сказали про Жидкова: «У него есть мамочка, и он ее обожает». Я подумала: ведь у Анны Ружиной мог быть сын. Или дочь, верно? И вспомнила, что Симона как-то заметила: «Сын отвечает за отца, муж за жену». Она сказала это не просто так, а с большим чувством. Это ее убеждения, понимаете? Такую мысль ей внушали с детства. Она мстила за свою мать.

– А что мы сделали ее матери? – спросил Мишаня, не в силах успокоиться. – Симона, что мы сделали твоей матери? – Он перевел взгляд на Анну Ружину: – Что мы вам сделали?

– Ваш дед – настоящий подонок, – выплюнула она. Под глазами у нее лежали синие тени, лицо от алкоголя было рыхлым, с нечеткими контурами.

– Итак, Миколин-старший чем-то сильно обидел свою воспитанницу, – встряла Лариса. – Сначала я думала, что речь идет о картинах. – Рыжеволосая Анна закинула голову и хрипло рассмеялась. – Девочка проводила много времени в мастерской. И она отлично рисовала…

– Макару это было все равно. Он продавал меня, как уличную девку, – выплюнула Анна. – Своему боссу, Тамирову. Мерзкая сволочь! Наконец-то он сдох. Фаина догадывалась, но молчала. Как же – они потеряют покровителя, и ее муж превратится в рядового советского «маляра». А ей хотелось жить красиво! Боже, чего только люди не делают ради красивой жизни…

– Дед? – отступил на несколько шагов Мишаня. – Продавал свою приемную дочь?

– А ты думал, он был замечательный? – отбрила его Симона. – Замечательным крышки сундуков на голову не падают.

– Так это ты… открыла дверь. Ты взяла мои ключи… Ты убила деда и отца!

– Не она, – вмешалась рыжая Анна. – Она только орудие в моих руках. Карающий меч. Я воспитывала в ней ненависть, но не посылала убивать. С Макаром и его сынком я лично разделалась. Это была моя обязанность! Но сначала я их попугала на славу… Фаина ополоумела от страха. Могу себе представить, как она сейчас сидит в какой-нибудь дыре и боится даже позвонить домой. Пусть эта старая ведьма превратится в мумию и сдохнет в какой-нибудь пирамиде! А как трясся ее сынок, а? Пальчики оближешь!

– Как ты заставила его открыть окно? – дрожащим голосом спросила Маргарита. – Отключить сигнализацию?

– Мама, ничего не говори!

– Но мне хочется сказать. Я шла к этому долгие годы. Мне все равно, что со мной будет теперь.

– Так почему Альберт открыл окно?

– Очень просто. Я позвала его. Так, как звала много лет назад. Я крикнула: «Бертик! Бертик!» У него был такой ужас на лице, когда он высунул наружу свою крысиную рожу. Вероятно, страх выплеснулся через край, и он просто перестал соображать. Иначе сразу понял бы, что ему конец. Тогда, тридцать лет назад, Бертик тоже знал о Тамирове. Знал, но делал вид, что не знает. Я понимала это, и он поэтому ненавидел меня. Я была у него перед глазами, словно его собственная продажная совесть, – каждый день, каждую минуту.

– Но вы же могли пожаловаться! – возмутился Шубин.

– На Тамирова? На партийную шишку? Я, девчонка? Кроме того, мои опекуны мне бы не дали пожаловаться.

– Ах, Симона! – воскликнула Лариса. – Поэтому-то вы и сказали недавно, что взрослые не всегда становятся на защиту детей. Вы все говорили открытым текстом, а мы не сумели услышать.