Брюс. Дорогами Петра Великого

— Э, да не хочешь ли ты сразу обозреть своё новое поместье? — Лесли рассмеялся. И нравоучительно объяснил: — Лежит Псковская земля от Москвы далеконько, на прежнем ливонском, а ныне шведском рубеже. А сам Псков — крепость добрая, при царе Иоанне Грозном от самого польского короля Стефана Батория отбилась. Боюсь, Джеймс, метит тебя царь в полковники Псковского полка, потому и поверстал тебе сельцо Залесье под Псковом. Но ты не спеши скакать в те пустоши! Успеется! Денежный оклад тебе дан добрый, полковничий. Ты послужи-ка поначалу в моём Московском полку, поживи в столице. Здесь и домик купишь в Немецкой слободе, где живут все офицеры-иноземцы и где стоит лютеранская кирха! А там, усвоишь речь московитов, обучишь новобранцев солдатскому строю, можешь и во Псков путь держать, смотреть своё Залесье. Только, думаю, недолго тебе там хозяйничать! Слышал, что царь говорил. Думаю, он не только с ляхами за Смоленск и Украйну, но и со шведом за земли «отчич и дедич» на Балтике биться хочет. Ну, а на войне, сэр, нам царь-государь платит двойное жалованье. Так что готовься к походам, Джеймс, а пока привыкай к московским обычаям!

Но предсказания о скорых походах сбылись не сразу. Только через пять лет Переяславская казацкая Рада Богдана Хмельницкого попросила Алексея Михайловича принять Украйну под высокую царскую руку, и началась война со шляхетской Речью Посполитой.

Тем временем Джеймс Брюс исправно служил под командой генерала Лесли: учил солдат регулярному строю, сам учился русской речи и привыкал к московским порядкам. Впрочем, на Кукуе, в обществе иноземных офицеров, купцов и лекарей, всё дышало не Москвой, а Европой, чаще слышались немецкая, голландская и английская речь, чем московский говор. Мэри на свой вкус обставила добротный купеческий особняк, купленный Брюсом не без помощи Гебдона, а Джеймс завёл себе кабинет, где расставил по полкам свои университетские книги. Теперь по тем книгам будет учиться сынок Вильям, а Джеймс будет ему прямым наставником.

Но как-то заскочил в кабинет Джон Гебдон и доверительно сообщил Джеймсу: война с ляхами дело решённое, царь отправляет на днях к Богдану Хмельницкому своих бояр-послов, а следом двинет на Украйну и под Смоленск московское войско.

— А мне предстоит дальний путь — в Амстердам, в Голландию, покупать оружие и вербовать знающих офицеров! Ведь у царя Алексея солдатушек — море, а офицеров в строю — кот наплакал! У государя все надежды на опытных офицеров старого выхода вроде тебя, Джеймс. Сам вечор слышал, как боярин Милославский наказал твоему генералу Лесли немедля отправить тебя во Псков принимать полк.

— Да ведь Псков стоит на шведском, а не на польском рубеже! — удивился Брюс. — Неужели царь, воюя с Польшей, ввяжется ещё и в войну со шведом?

Джон Гебдон в ответ только развёл руками:

— Кто ведает государевы великие замыслы?! Одно знаю: в Посольском Приказе всеми делами ведает теперь боярин Ордин-Нащокин, а он спит и видит: отобрать у шведа земли «отчич и дедич», проложить для России путь на Балтику. Так что готовься к походу!

Царский комиссариус как в воду смотрел: через неделю пришёл к Брюсу царский приказ поспешать во Псков, принимать полк! А генерала Лесли снова поджидал Смоленск. Расстались как старые боевые товарищи, крепко обнявшись. С собой в Псков Брюс захватил и сына Вилли, наметив ему первый офицерский чин.

Похороны деда

Лето 1680 года в Пскове выдалось жаркое, сухое. Вместо привычного тёплого балтийского дождика-грибовика ветер из далёких крымских степей гнал жаркую мелкую пыльцу, оседавшую на шлемах и кольчугах ратников, ровными рядами окружавших полковой плац.

— Ну и жара! Прямо как в позапрошлом году, в Чигиринском походе! — Толстый краснолицый майор расстегнул ворот домотканой рубахи, вылезавшей из-за прадедовской кольчужки, вытер катившийся градом по лицу пот и сказал громко, открыто: — К чему сие прощальное построение?! Схоронили бы нашего генерала по-тихому, в берёзовом лесочке у ихней лютеранской кирхи. Так нет, церемонии развели, господа из Москвы наехали!

— Тише ты, лысый чёрт! — прервал расходившегося сотоварища другой офицер — сухопарый высокий капитан с лицом, украшенным страшным лиловым шрамом от турецкого ятагана. — Из Москвы-то лучшие генералы-шотландцы прискакали: Пётр Иванович Гордон и Павел Григорьевич Менезий.

— Ну, Гордона-то я в деле под Чигириным видел — в первых рядах стоял, пулькам не кланялся! А вот Менезий только из царских покоев заявился. И какой он, к чёрту, боевой генерал, пока с мальчонкой, царевичем Петром, на деревянных лошадках по кремлёвским палатам скачет! — хрипло выдохнул толстяк-майор и тотчас замолк: в воротах показался катафалк, окружённый генералами и воеводами в чёрных траурных плащах.

Ратники с облегчением сдёрнули раскалённые шеломы, начали креститься.

Катафалк остановился посреди полкового плаца, и выехавший вперёд генерал на вороном, подобающем траурной церемонии коне поднял вверх офицерскую шпагу.