Брюсов

В 1915 году издательство «Сирин» прекратило свою деятельность. Из 25 томов собрания сочинения В. Я. Брюсова было выпущено только восемь.

Известие о «катастрофе», постигшей «Сирин», признаюсь, поразило меня, что называется, «как громом». Ясно, что жаловаться — совершенно бесплодно, тем более Вам, также, вероятно, пострадавшему в этой «катастрофе», но трудно и совсем промолчать. Собрание моих сочинений было единственным моим достоянием, теперь это достояние у меня отнято. В самом деле, иметь 8 разрозненных томов из 25-ти в сто, в тысячу раз хуже, чем не иметь ни одного или иметь все 25. Эти 8 томов на много лет будут препятствием для нового издания, т. к. никто покупать их не станет, и они постоянно будут находиться на книжном рынке. Думать же, что найдется издательство, которое возьмется продолжать издание «Сирина», — совершенно нельзя: издание «Сирина» было предпринято крайне неэкономично, цена тома почти не покрывала его стоимости (Вы это знаете лучше меня), и никто не захочет продолжать такое издание в такой его форме…

Многое я еще мог бы сказать на эту тему, но, повторяю, — это вполне бесплодно. Если «Сирин» решил, по всей строгости нашего договора, выплатить мне неустойку, мне остается только смириться… (Письмо Иванову-Разумнику от 14 января 1915 года // ЛН-27-28. С. 498, 499).

Мне бы очень не хотелось налагать на Вас хлопоты за меня, ибо это всегда — тяжкое испытание для всяких, самых дружественных отношений. Однако дело таково, что для меня очень и очень важно так или иначе пристроить свои сочинения, и, несмотря на все Ваши указания, мне все-таки кажется, что «Ниве» они подошли бы <…> Пока высылаю Вам проспекты издания, начатого — увы! — «Сирином». Из проспектов видно, что прозы у меня много, много больше, чем стихов, — а со времени издания проспектов еще прибавилось. Рассказов, может быть, 4 книги, драм — 2, статей «Далекие и близкие» достанет на 2 книги, «Алтарь Победы» в издании «Нивы», вероятно, займет 3 книжки и т. п. Серьезно говоря, Вы окажете мне очень большую услугу, если сколько-нибудь посодействуете «устроению» моих сочинений (Чуковский К. С. 459, 460).

Брюсов должен в душе благодарить «Сирин» за то, что издание его сочинений действительно прекратится задолго до конца. <…> Чем больше книг Брюсова, тем меньше Брюсов. Груда томов в глазах читателя становится все выше; а фигура писателя все ниже. Странно, а так. Прочтите всего Брюсова, — и вы увидите, что никакого Брюсова собственно и на свете нету. Нет поэта, нет писателя, нет единой личности. А есть почтенный и усердный ремесленник, на груди которого горит заслуженная трудовым потом медаль «за трудолюбие и усердие».

Когда г. Брюсов обещает «не лишать библиографов удовольствия открывать новые стихи Валерия Брюсова», он этим посягает на нечто такое, что выходит далеко за пределы назначенной им самому себе скромности — не добродетели, которая желательна, но — увы! ни для кого не обязательна, — а просто той меры, каковая довлеет любой «монаде».

Еще характернее для Брюсова, — что он, издавая себя как классика, приводит варианты к некоторым стихотворениям. Он оправдывается, что предоставляет читателям самим судить «эти разные разработки одной и той же темы». Но какая же это «новая разработка» темы, хотя бы замена в целой пьесе одного слова «исступленные» другим словом — «сладострастные», замена, на теме нисколько не отразившаяся?

А как красноречиво свидетельствуют эти мелочи о вечной неуверенности в себе и в своем деле, о вечном ученичестве, о неспособности покорить мысль и слово!.. Зато Брюсов сам покорен словом, — цитатой, кавычками, книгой и бесконечными литературными воздействиями то Бальмонта, то Андрея Белого, то западных поэтов.

Но если Брюсов еще мало определился для себя самого, — то его давно уже определили и читатели, и критики. Брюсов, несомненно, почтенная величина, его прилежание удивляет и даже умиляет, у него огромный опыт во всевозможных стилях до демонологического романа включительно; читая его, словно знакомишься с целой библиотекой… Но не с цельной библиотекой, — и никак невозможно определить, где в этой книжной груде «книга» самого Брюсова. Во всей этой кипе стихов нет единой души, стопы бумаги ничем между собой не связаны, потому что это ведь не связующая нить — горькое и трогательное, исключительное у Брюсова по своей искренности, признание, что она любил «лишь сочетанья слов» и служил «всем богам».

Поистине нет горшей участи, чем не иметь лица, быть покорным зеркалом, быть Петером Шлемилем, не отбрасывающим тени. Самый богатый технический опыт, самая ловкая литературная сноровка, усердно «набитая рука» – все это служит г. Брюсову только во вред, беспощадно обнажая жалкую внутреннюю пустоту, отсутствие главного, единого на потребу. О, если бы поменьше эрудиции, но побольше интуиции! <…>