Бро (СИ)

— У тебя нету какой-нибудь старой книжки? Чтоб сидеть у торшера, читать и не думать о всякой тошной фигне?

Марлен заглотил последние дольки помидоров, выбеленные сметаной, и призадумался.

— Слу-ушай… А ты меня натолкнул на хорошую мысль! Дед, знаешь, где старые книги хранил? Собрал однажды тома с книжной полки — и в мешок! А мешок — на чердак. Все равно ж, говорит, трижды читано! А выбрасывать — грех. Пошли, глянем?

— А нас пустят? — засомневался я.

— И он еще спорил, что не интеллегузия! — фыркнул Осокин. Пошли! Будешь тут…

И мы пошли.

* * *

Дом на Профсоюзной, где жили дед и баба Марлена, стоял в ряду других, но казался выморочным. Ни звука, ни огонька. Двор травой зарос, и забор обветшал…

— За мной, — сказал Марлен, и храбро отворил калитку на разболтанных ржавых петлях.

Громко постучав в дребезжащее окно, он даже эха не вызвал в ответ — звуки просто канули в пустоту.

— Да пошли… — сдался я.

— Цыц!

Неожиданно скрипнула дверь на веранде, и на крыльцо выбралась древняя старушенция.

— А-а, Марлен… — проскрипела она. — Заходи, хоть человечьим духом запахнет…

— Некогда нам, теть Даш! Надо еще девчонкам ужин готовить. Теть Даш, можно, я дедушкины книжки возьму?

— А? Да бери, конечно… Привет Алене передавай…

Бабуся убрела в затхлое тепло пятистенка, а мы с Марленом взобрались по узкой деревянной лестнице на чердак. Оструганные балки, да стропила казались совсем свежими, отсвечивая желтой древесиной. Пахло пылью и кошками.

— На месте! — довольно воскликнул бро, заглядывая в дерюжный мешок. — Выбирай!

— Ух, ты! Как на книжном развале!

Я сунул под мышку «Атомную крепость» Цацулина и «Властелин мира» Дашкиева.

— Порядок! А это что?

На дне мешка обнаружилась старая сумочка из заскорузлой, растрескавшейся кожи. Внутри лежала толстая пачка писем, перевязанная лохматым шпагатом.

— Ни фига себе… — пробормотал Марлен, разглядывая находку. — Это ж мамины письма! Ох, ты… За тридцать шестой, тридцать седьмой… Вот за сороковой — она в том году вернулась в Приозерное… А вот за тридцать девятый! Мама сюда писала из Дровни, бабушке… Моей бабушке…

— Можно? — голос у меня осип, а сердце забухало.

Чудилось, что истоки тайны совсем близки.

— На! — бро сунул мне в руки стопочку серых конвертов.

Облизав губы, я перебрал их. Марлен родился в сентябре, а Лида Осокина была на пятом месяце, когда разошлись временные потоки. Отнимаем… Вот нужный штемпель! Отправлено в последние дни апреля. Я осторожно вынул письмо — обычный шершавый листок из тетрадки в линеечку, загнутый по краю, чтобы влез в конверт.

«Здравствуй, мама!

Во первых строках своего письма хочу сообщить, что все у меня хорошо, я здорова. И тетя Таня тоже. Она сказала, что хочет съездить тебя навестить…»

Не то, не то… Я лихорадочно перебирал глазами корявые строчки, выписанные чернилами. Вот!

«…Только врач какой-то странный был, и медсестра тоже. Не в белых халатах, как раньше, а в чем-то непонятном и блестящем, словно их ртутью вымазали. Помнишь, когда я градусник разбила, и папкину гильзу ртутью намазюкала? Вот так и эти. Срамота! Стоят оба, будто совсем раздетые, и машинки у них какие-то с лампочками. «Не бойтесь, говорят, Лидия. Мы, говорят, хотим, чтобы ваши сыночки здоровенькими родились, потому как у них предназначение!»

Какое, говорю, еще назначение? А они мне по животу той штукой с лампочками водят, серьезные такие, и молчат. Я опять: «Двойняшки у меня, что ли?» А они: «Можно и так выразиться…»

Я потом весь день сама не своя была. А сегодня пришла, а там опять все в белых халатах, и никаких этих штук с фонариками…»

Дальше Лида передавала приветы многочисленной родне, и я передал письмо Марлену.

— Читай.

Глаза у бро нетерпеливо заскользили, и вдруг замерли. Мои губы сложились в усмешку. Дошел до нужных строк!

Осокин медленно, шевеля губами, перечел послание из прошлого, и поднял взгляд на меня.

— И кто это был? — его голос просел хрипотцей. — Инопланетяне?

— Бро, пришельцы не изъясняются по-русски. У них в ходу, знаешь, линкос всякий или, там, космолингва.

— Да ну тебя… Или это наши были? Только из далекого будущего?