Брод в огне (СИ)

Самый напрашивающийся вариант - залечь на дно в деревне - Каниан после недолгих раздумий отбросил. Он плохо представлял себе деревенский быт - как истинный аристократ Каниан верил бы, что хлеб растет на деревьях, если бы как истинный Иргендвинд совершенно точно не знал, сколько стоит мешок зерна - но, по его представлению, в деревне все друг друга знали. Да и на идею расплатиться золотым образком - расстаться с винтовкой Каниану было не в пример сложнее - в деревне, скорее всего, посмотрели бы менее спокойно, чем в городе. Так что следовало искать городок, там - дешевый постоялый двор, и обращать последний кусочек золота в твердую эйнальдскую валюту. Кошелек, выданный отцом Бенедиктом, оказался всем хорош, да только спрыснут какой-то слабо пахнущей дрянью, которая, наверное, для собак пахла вполне себе сильно. От драгоценного дара в путь-дороженьку Каниан избавился еще в первый день, как ни страшно было выкидывать деньги и с ними - последний шанс на относительно комфортное путешествие. Но эфэлская церковь, мало любящая короля Асвельда, ничего не имела против монархии в целом. Особенно, надо думать, мил им стал бы малолетний принц, которому требовался духовный наставник в эти сложные годы. По здравом размышлении, Каниан решил, что Бенедикт не пристрелил его на колокольне только потому, что очень затруднительно объяснить труп королевского бастарда в таком неожиданном месте в столь неудачное время.

Куда проще поймать его потом и сдать охранке - за немалое вознаграждение или, например, возможность наложить лапу на выморочные земли Иргендвиндов. Индульгенции не могли дорожать до бесконечности, вот сметливый святой отец и придумал альтернативный способ увеличения дохода.

Так или иначе, из ценностей у Каниана имелись образок и винтовка. Фамильный перстень он выбросил вместе с деньгами, прекрасно понимая, что расплатиться им все равно не получится, а предки в аду узнают его и без опознавательных знаков.

До того, что привычный к эфэлской столице или на крайний случай к виарским курортам Каниан мог бы с натяжкой назвать городком, он добрался на третью ночь после пересечения границы. Его уже еле держали ноги, горло горело огнем и шел эфэлец скорее на чистом упрямстве, чем ведомый какой-то надеждой. Голова на плечах у Каниана, как ни странно, имелась, и он прекрасно понимал, что для убийц королей, облагодетельствовавших народ из личных стремлений, а не на деньги влиятельных господ, надежды не нашлось бы никакой.

Другое дело, что в двадцать лет все полагают себя бессмертными, а Каниану исполнилось ровнехонько двадцать два года, и он очень надеялся протянуть еще хотя бы месяц, чтобы отправиться на тот свет двадцатитрехлетним. Так выходило чуточку менее обидно.

В город Каниан следующим утром въехал под телегой, заплатив торговцу образком и получив на сдачу две репки, которые тут же и съел.

Иргендвинд всегда ясно понимал, что собственные знания и способности мало соотносятся с его успехом или неуспехом в жизни. Для твердой гарантии последнего у него имелся папа, а собственная голова на плечах являлась не более чем приятным дополнением к родительскому кошельку. Как ни удивительно при таком подходе к жизни, иностранные языки Каниан, вовсе не стремившийся провести всю жизнь в Эфэле, учил исправно. Он свободно говорил на аэрди, виари и эйльди, мог кое-как изъясниться на рэдди, с пятого на десятое понимал морхэнн. Это его и спасло, позволив прикинуться рэдским беженцем, которых, несмотря на усиленные кордоны на границе, было пруд пруди. Местные бездомные - коренные эйнальдцы, чем они страшно гордились - тут же показали приезжему конкуренту его место. И Каниан - едва живой, с намятыми после такой своеобразной дипломатии ребрами - оказался перед дверью самой отвратительной хибары, которую ему доводилось видеть в жизни. Хибара представляла собою нечто среднее между хлевом и сараем, но жили там почему-то люди. И умереть бы Каниану под этой дверью, но тут судьба улыбнулась ему в третий раз, послав огромного и горластого попутчика, громко честившего на рэдди калладских свиней, из-за которых он был вынужден удрать в Эйнальд, не понимая ни слова из местного чириканья. Иргендвинд, не растерявшись, тоже от души прошелся по калладским свиньям с применением некоторых чисто рэдских обертонов, и тут же оказался нанят в качестве толмача. Каниан легко объяснился с держателем полусарая-полухлева, носившего гордое имя "странноприимный дом", пообещал и дальше по необходимости оказывать переводческие услуги, а в качестве гонорара потребовал снять себе комнату на три дня вперед и что-нибудь горячее на ужин.

Под комнатой здесь понималось пространство, отгороженное от прочих рядов тюфяков рогожей, но Каниана такие мелочи уже не волновали, как не волновали и клопы, просто обязанные блаженствовать в подобном месте. Он жадно выхлебал малоаппетитную на вид жижу, в которой плавало не поддающиеся опознанию овощи, сунул винтовку под тюфяк, накрылся драным одеялом и заснул, как провалился.