Бродячий цирк

— Он сумел! — прокричал Честер и поднялся на колени, вытягивая шею. Видно, он собирался совершить прыжок, как прыгают дети, когда их переполняют эмоции, но с одной стороны его держал, мешая встать с колен, Костя, а с другой Марина, которая, оказывается, тоже была на крыше. — Я попрошусь к нему в ученики, клянусь! Такие принципы… твёрдые, как камень!.. Не должны пропасть даром. Клянусь, я выясню, что он имел ввиду под сменой плоскостей, выясню и расскажу всему миру.

Полицейские сирены приближались, и там, внизу, за границами поля зрения наметилось какое-то движение. Мы переглядывались и не могли сообразить, что делать.

А потом оказалось, что на крыше мы уже далеко не одни. Крышка люка была откинута — должно быть, внизу выломали дверь, — и наверх выбирались новые и новые люди. Сначала я подумал, что вернулись наши интеллигенты, но эти лица были абсолютно незнакомы. Хотя потом я уже был уверен, что видел их внизу. За компанию с ними прибывал недопитый портвейн и густой пивной дух.

На всякий случай Костя перехватил за гриф гитару. Но все вели себя вполне дружелюбно. Сначала рассеяно, вяло осматривались с выражением на лицах, напоминающем морду выброшенной на берег рыбы. Потом стали хвалить Акселя, кричали слова одобрения окаменевшему Джагиту (и в такие моменты германский язык не хотелось сравнить с погнутым стальным прутом; в такие моменты он напоминал хриплое голубиное воркование); показывали большие пальцы Косте. Случайно отбившись от толпы, они искали свою злость по карманам, пожимали плечами и усаживались пить. Откуда-то появился молчаливый компаньон Честера, за руку перездоровался со всеми новоприбывшими, подтащил нас к ним и принялся переводить.

— Мы собрались слегка развлечься, только и всего, — сказал лысый толстяк, обращаясь ко мне, возможно, тот же самый, что сообщал нам время из окна. — Знаешь, сынок, я хожу на футбольные матчи. Я люблю футбольные матчи! Так что мне такое не впервой. Постою тут, поглазею, попью пивка. А если что, — сказал он почти в рифму, и засмеялся этой нечаянной радости, — дам кому-то кулака!

— Это прекрасно, раз в пять лет выйти на улицы и показать властям, что мы помним всё, что они с нами делали, — сказал молодой человек с закутанной шарфом шеей и медицинской маской на лице. — Те пять дет назад и многие годы до этого. Это идёт на пользу и их здоровью, и их неуклюжей политике. Пусть лучше боятся нас.

Молодой человек выглядел, будто дом на сваях, у которого снесли две сваи из четырёх, или его огрели по голове чем-то тяжёлым. Он размахивал руками, коленки его летали в разные стороны, как будто к ним привязали ниточки и дёргали невпопад. В сущности, все они так выглядели.

Я слушал их очень внимательно. Никто не сказал ни слова о стене. Не о настоящей стене, что, в сущности, была лишь памятником, а о сумеречной, которая неясным призраком маячила за их спинами.

Явились ещё несколько молодых людей в обнимку с девушками. У одной текла из носа кровь, и её парень пытался остановить кровотечение кожаной перчаткой. От них от всех пахло чем-то горелым.

Аксель поскитался по крыше и поискал Анну. Она куда-то пропала. Потом махнул рукой и с рассеянной улыбкой растянулся на диване.

— У нас ничего не вышло, — сказал он мне и Косте.

Я подумал, что очень уж много раз нам давался шанс выступить просто за спасибо, и слишком уж гладко шли выступления. Теперь за всё это придётся отрабатывать.

Через какое-то время мы собрались в автобусе (Честер и его приятель остались на крыше обмениваться впечатлениями с новоприбывшими). Приехала полиция, и отсветы от мигалок наряжали в разные цвета окрестные дома. Анны не было и тут, и Костя высказал предположение, что она прячется в зверином фургоне.

— Ты её обидел, — сказал он Акселю.

Тот ничего не ответил.

Я поймал за руку Марину и потащил её к Капитану. Сказал шёпотом:

— Нам нужно выступить.

Аксель услышал. Он рассеяно теребил пуговицу на рубашке.

— Нам нечего больше делать на крыше, дружок. Эти люди собрались не для того, чтобы увидеть наше представление. Ты видел Джагита? Они собрались не для развлечений.

Я не знал, как намекнуть друзьям о призрачной стене. Неужели никто её не видит?

Аксель сел на пол прямо в проходе. Потёр переносицу. От него разило потом, суставы сгибались с характерным пощёлкиванием, будто бы там, внутри, он весь состоял из непрерывно движущихся плохо смазанных шестерёнок. Волосы, которых вода и расчёска не касались, кажется, целую вечность, начали сами собой заплетаться в косы, так что Аксель напоминал Бориса, который по неведомой прихоти напялил очки. Отличие состояло ещё и в том, что Аксель был чуть более загорелым.

— Мы не выйдем на крышу. Марина, дорогая, ты похожа лицом на английское приведение. Нет, нет. Мы можем стать разве что спичкой для этого облитого бензином города.