Бродячий цирк

И я снова оказался на площади. На веселье здесь не влияла даже погода. Со сцен неслись заводной рок-н-ролл, липкий джаз, публика сидела под зонтиками на скамейках, с лотков покупался дымящийся кофе. Где-то я замечал коллег моих артистов — жонглёров или фокусников. Живых статуй не было видно, но я не особо и вглядывался, убаюканный ворчанием города на погоду. Если честно, я не смог бы сейчас вспомнить, с какой стороны огромной площади мы с Анной вчера уносили ноги.

Аксель нашёлся под опекой пана Грошека, почти там же, где я его оставил. Где-то поблизости потерялась крыша, на которой мы выступали. К торцу одного из зданий прилеплено неказистое пивное заведение, затянутое в сетку виноградных плетей — будто кормушка, прибитая к берёзовому стволу. Меню написано чернилами на выцветших, размякших газетных листах и расклеено буквально везде. Справа и слева от пивных кранов, на створках деревянных ворот, что, должно быть, закрывают на ночь стойку и щуплого хозяина. Напитки выписаны отдельно — мелом на этих же створках. Жёрдочками разбросано несколько квадратных столиков со стульями. Навеса здесь никакого нет, и в вазах с искусственными цветами плещется дождевая вода. Вокруг этой кормушки в тёплое время роится народ, как, впрочем, и вокруг любой другой в округе. Сейчас почти пусто, разве что свитер Акселя унылым пятном выделялся на границе брусчатки и газона, да плащ и бородка местного Волшебника слегка облагораживают пейзаж. Волшебник сидит на стуле, Капитан, едва не пачкая штаны землёй, прямо на камнях. Оба потягивают тёплое вино из высоких бокалов.

Мышик бросился ко мне, выставляя в улыбке зубы. На хвост налипли репьи, а между пальцами лап торчит трава. Он выглядит сейчас не цирковым псом, а вполне себе цыганским, что я ему и высказал.

— А, вот и наш беспризорник, — говорит пан Грошек. Ищет глазами ближайший столик, но тот слишком далеко, и вставляет стакан в руку Капитана, будто бы тот не человек, а подставка для стаканов, часть этого замечательного заведения. Хлопает рукавами друг о друга, вытряхивая воду. Из капюшона торчит его острый нос, и я думаю, стараясь сдержать улыбку, что он похож на цыпленка-переростка. — Не ругай собаку. Она вся в хозяина… Подойди же, юноша. Сейчас я сгружу тебе твоего патрона — я сыт им на сегодня по горло!

— Почему он сидит на земле? — спросил я, не зная, подозревать ли мне в этом какой-то глубинный смысл или списать на то, что стакан с рубиновой жидкостью был явно не первый.

— Старина Жернович не разрешает мне выпивать в этом городе где-то ещё, кроме его заведения, — заплетающимся языком пожаловался Аксель. — Поэтому я пью на улице.

— Это кафе, — замечаю я, отыскав глазами вывеску.

«Молоковоз», — значится на скошенной табличке. И точно, с боков к заведению приделаны колёса и огромные, запаянные бидоны из под молока, в которых, скорее всего, молоком и не пахнет.

— Спасибо, кэп — выжимая из своей меланхолии остатки сарказма, говорит Аксель. Ему нужно протереть очки, но обе руки заняты стаканами, поэтому вместо этого он отхлёбывает сначала из одного, потом из другого. — Оно здесь случайно оказалось. Я вообще, если хочешь знать, с ним не знаком. Ни с одним из этих стульев моя задница не знакома!.. Ик!.. Сижу себе, где хочу.

— А я знаком, — добродушно бурчит в усы пан Грошек. — Здесь, кстати, отличные круассаны. Жена хозяина печёт их сама — он машет хозяину, и тощий тип за стойкой отвечает вежливым кивком, — и начинок в них — штук двадцать, если не вру. Я распоряжусь, чтобы вам собрали несколько в дорожку… как тебе город, молодой человек? Присаживайся-присаживайся, вон, можешь подвинуть себе стул…

Я присаживаюсь на самый краешек, оглянувшись, не маячит ли где пан Жернович. Верность Акселя его порадует, а вот я, чего доброго, останусь без ужина.

— Это самый волшебный город, который я видел в своей жизни.

Пан Грошек отбирает у капитана стакан, заглядывает туда, будто надеется разглядеть в процеженной жидкости ягоды. Борода у него такая твёрдая, что похожа на колючую проволоку, и лицо над ней словно грязный снег, который я видел в каком-то фильме про войну. Тем не менее, голос звучит мягко, в то время как подбородок Акселя, как будто песок в песочных часах, перетекающий из одной ёмкости в другую, кренится всё ниже.

— А много ли ты их видел?

— Всего два, — признался я.