Бродяги Хроноленда

Немцы, измученные пивным похмельем, нестройными колоннами возвращались на место дислокации, Ещё издали они заподозрили неладное. Воздух над поляной туманился, верхушки деревьев растворялись в мареве, в нос ударил запах, смутно напоминающий свежезасоленную сельдь, приправленную лимоном. Сладко-кисло-солёный душок вызывал навязчивые эротические ассоциации, и многим пришлось думать о футболе, рыбалке и карбюраторах, чтобы сдержать эрекцию. Подойдя поближе, немцы услышали шум – многоголосый, какофонический, надрывный стон. Сначала показалось, что огромное стадо свиней пасётся на месте лагеря, но вскоре стали различимы отдельные голоса, и стало понятно – на поляне какой-то шутник устроил одновременный показ тысячи порнофильмов.

Солдаты, посланные в разведку, вернулись в полной прострации, у них отнялась речь, и они, вытаращив глаза, мычали и почему-то изображали лыжников. И рвались обратно.

Когда ситуация прояснилась, командование собрало совет, и решили – ну её, эту войну. Здесь им уже ничего не светит, а дома ждут, пусть и страшненькие, но зато свои родные жёны и подруги. Технику решили за ненадобностью бросить и поскорее возвращаться домой, чтобы предаться растлению и разврату.

Парочка предприимчивых офицеров организовали платный показ оргии, и брали пять монет с каждого, кто хочет посмотреть из кустов. Очередь выстроилась приличная: доведётся ли ещё когда лицезреть подобное зрелище.

Происходящее так сильно повлияло на мысли, мировоззрение и чувства немцев, что они совсем забыли о своём фашистско-захватническом призвании, и война перестала быть для них целью жизни. Как-то спонтанно-единогласно было принято решение свергнуть всяких там психопатов-фюреров, построить демократию и заняться пропагандой любви, для чего было решено наладить крупномасштабное производство доступной и недорогой порнопродукции.

С чем и поспешили в родной Берлин. За ними увязались ошеломлённые фантомы. Им тоже захотелось демократии и порнухи.

Литу и Мурку похоронили под большим деревом с сочными дырявыми листьями и ярко-красными цветами. В арсенале насадок на протез Мэнсона оказались штыковая лопата, кирка и лом, так что могилы вырыли легко. Земля в лесу оказалась мягкой, без камней, воздушной и лёгкой, как пористый шоколад. Многовековой перегной принял тела убитых девушек.

– Из праха мы пришли, в прах и уйдём, – сказал Павел, стоя над могилами.

Макс и Борис, склонив головы, смахивали скупые мужские слёзы. Из высокой травы выглянул радиоприёмник и, оставаясь на безопасном расстоянии, заиграл похоронный марш. Печально-торжественные звуки ударных и духовых подхватил детский хор, печальными голосами запевший: «Ту-сто четыре самый лучший самолёт, Ту-сто четыре самый быстрый самолёт. Летайте самолётами Аэрофлота». Все посмотрели на приёмник, и он, смутившись, умолк и снова юркнул в траву.

– Ну, что ж, позвольте сказать несколько слов, – Павел прокашлялся, – я знал усопших с самой лучшей стороны. Они были верными товарищами, пользовались уважением, и не побоюсь этого слова, любовью со стороны тех, кто их знал. На работе они проявили себя, как трудолюбивые и дисциплинированные сотрудники, добросовестно справляющиеся со своими обязанностями…

– Павел, заткнитесь, пожалуйста, – оборвал его Борис.

– А что? Я не то что-то говорю? На всех похоронах такое говорят. Я думал, это что-то типа молитвы по усопшим. А по-другому я не умею.

– Вот, и заткнитесь.

– Ну, и ладно. Вы тут поскорбите, а я пойду, белка проведаю.

Павел пошёл к гаражу, где на крыше сушился белк.

– Ты как? – спросил его Павел.

– Не очень. Тошнит и голова кружится. И постоянно хочется заорать во всё горло.

– Ну, так заори, кто тебе мешает?

– Да, неудобно. Похороны, всё-таки. Там у него такое внутри – жуть. На меня набросился кто-то. Десятки рук хватали меня, а ещё голоса… Они кричали и ругались матюками.

– Ну, ладно, прекращай. Ты – герой. Сделал то, что я должен был сделать ещё давно.

– А куда вы его дели?

– В трясину бросили. Тут недалеко болотце. Вечная лужа. Ушёл, голубчик на дно, только зачавкало. И опять тиной затянулось, как и не было ничего.

– И будет здесь пятница-тринадцатое по ночам шляться. Болотный дух.

Послышался топот копыт, и вот на поляну выскочил каурый жеребец, на котором сидела парочка – смуглая крепкая амазонка и взъерошенный, растрёпанный партизан, обхвативший её сзади за талию, чтобы не свалиться. Конь, резко остановился, слушаюсь натянутую узду, загарцевал на месте, недовольно захрипев.

Партизан ловко спрыгнул с коня, отстегнул от седла сумку и канистру, отдал их Павлу.

– Это вам от Че, с наилучшими пожеланиями. Вот здесь распишитесь в получении.

Он достал из кармана накладную и химический карандаш. Павел чиркнул автограф.

– А что здесь?

– Масло какое-то, я не знаю. Он сказал – вы в курсе. Ну, и гостинцы.

Павел заглянул в сумку. Там оказались бутылки и аппетитно пахнущий копчёный окорок.

– О! Спасибо. У нас тут поминки. Помянете с нами?

– Нет, спасибо. Я на работе.

– А вы? – предложил Павел амазонке.

Девушка сытым, посоловевшим взглядом посмотрела на Павла, было видно, что мысли её далеко и возвращаться не собираются.

– Выпьете, говорю, – повторил Павел, – помянуть.

– Нет, я вообще за рулём.

– Как там техника? Пригодилась?

– Нет, – партизан загадочно улыбнулся. – И, надеюсь, не пригодится. Прощай, оружие, да здравствует любовь.

Он запрыгнул на коня, обхватил всадницу за бока, поцеловал в шею, на что та блаженно закатила глаза.

Конь нетерпеливо заржал и, сорвавшись с места, унёс счастливую парочку в лес.

Поминки провели оперативно, выпили по три рюмки, пожевали окорок, покурили молча.

– Так, ребята, царство небесное усопшим, а у живых дела. – Павел взял канистру и пошёл заправлять «Газель».

– Я не хочу никуда ехать, – пробормотал Максим.

– А что ты хочешь? – спросил Борис. – Что нас здесь держит? Как нашли счастье, так и потеряли. Словно сон. Проснулись, а ничего и не было. Остаётся надеяться, что этот сон ещё когда-нибудь приснится.

– Я остаюсь здесь, буду за могилкой ухаживать.

– Никто не остаётся, – сказал подошедший Павел. – За могилками я поухаживаю. Оградки поставлю, памятнички, венки закажу. Каждый год обязуюсь на Красную Горку приезжать. А вам пора. Добро пожаловать на борт. Погостили у нас, пора и честь знать. Домой, домой, в родные пенаты. И, прошу вас, не нужно истерик. Ничего уже не вернёшь. Ничего не изменишь. Сами виноваты. Если бы не вы, то ничего бы и не было.