Бродяги Севера

Он несколько угрюмо рассмеялся, когда подумал обо всем том, что находилось у него за плечами. Почему-то ему пришли на ум его прежние дни, и он стал задавать себе вопрос: что сказали бы его старые друзья, если бы каким-нибудь чудом вдруг очутились вместе с ним здесь и были вынуждены питаться так, как он? В особенности его интересовало, как бы отнеслась к этому Миньона Девенпорт? Он воображал себе весь ужас, который появился бы на ее аристократическом лице. От этого дувшего со стороны Баррена ледяного ветра остановилась бы кровь у нее в жилах, она бы скорчилась и умерла в одну минуту. Он считал себя вполне компетентным относительно нее, так как в свое время хотел на ней жениться. Странно, почему именно сейчас она пришла ему на ум? Впрочем, он думал о ней довольно часто. А когда она приходила ему на ум, как вот теперь, когда он брел по следам за Брэмом Джонсоном, он всегда вспоминал о том, что ему пришлось когда-то пережить. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что большинство его старых друзей давно уже позабыли о нем. Пять лет – не маленький промежуток времени, и дружба в том обществе, к которому он принадлежал, никогда не отличалась продолжительностью. Точно так же и любовь. В этом убедила его Миньона. Он горько и презрительно улыбнулся, даже несмотря на ветер, бивший снегом ему прямо в глаза. Судьба сыграла с ним злую шутку. Вообще она любит поиздеваться. Сперва он схватил воспаление легких, затем у него с легкими случилось что-то «галопирующее», как выражались тогда врачи, и он стал кашлять кровью. С каждым днем в больших, детски голубых глазах у Миньоны стало все больше и больше появляться выражение страха, а затем она с такой же детской откровенностью заявила ему, что очень неудобно иметь в числе своих знакомых больного чахоткой.

При мысли об этом Филипп расхохотался. Смех пришел к нему неожиданно и был таким громким, что Брэм мог бы услышать его за двести шагов, даже несмотря на завывание ветра. Чахотка!

Филипп согнул и разогнул в локте руку, так что захрустели даже мускулы. Он вдохнул в себя полной грудью воздух и выдохнул его обратно с таким шумом, с каким пар вырывается из предохранительного клапана. Это сделал с ним Север. Его вылечил именно Север с его удивительными лесами, безграничным небом, с его реками и озерами и с глубокими снегами, тот самый Север, который из лежащего человека делает богатыря. Он полюбил его. И потому, что он полюбил его, а с ним вместе и его приключения, он поступил два года назад в пограничную стражу. Он сделал это просто так, для развлечения; в свое время он бросит эту службу, возвратится обратно к своим старым друзьям и своему клубу и своим богатырским здоровьем поразит голубоглазую Миньону чуть не до смерти.

Несмотря на то что он был занят теперь выслеживанием таинственного человека, все эти мысли чередой проносились у него в голове. В течение целых двух лет, пока он находился на службе, ему приходилось уже не раз выслушивать много странных историй из жизни этого таинственного Брэма и его восходящих родичей. Он никому не рассказывал, как глубоко был заинтересован этой личностью. Правда, он иногда вступал с сослуживцами в разговор о несомненном уме Брэма, но все его усилия в этом отношении оставались бесплодными. Что же касается индейцев и метисов во всем этом краю, в котором он жил, то все они считали Брэма самым настоящим чудищем, обладавшим дьявольскими способностями. Для всех пограничников он был лакомым куском, так как представлял собой в высшей степени опасную личность для всего Севера, и тот счастливец, которому удалось бы схватить его живым или мертвым, тотчас же был бы произведен в сержанты. У многих из них сразу пропали амбиция и надежда, как только разнеслась весть о том, что Брэм уже умер.

Филипп вовсе даже и не думал о чине сержанта, когда настойчиво продвигался вперед по Баррену. Служба была для него между прочим, так как у него были совсем другие планы насчет будущего. С того самого момента, как его пальцы коснулись золотых волос, на него сошло вдруг какое-то странное вдохновение. Сегодня оно захватывало даже еще больше, чем вчера. Но он не выказал ни его, ни своих мыслей перед Пьером, так как не хотел выставлять себя смешным. Он обладал большим воображением и вместе с тем симпатией к животным и к людям. В нем совершенно отсутствовали холодная рассудительность и всякие ухищрения охотника на людей, направленные к тому, чтобы как можно скорее овладеть жизнью другого. Он знал, что поймать Брэма и предоставить его в распоряжение правосудия было его долгом, и был уверен также и в том, что выполнит этот долг даже в том случае, если его предположения о золотой петле окажутся ничем не обоснованными.