Бродяги Севера

Глава VI Один за другим

Час спустя Филипп поглядел на часы. Было около полуночи. К этому времени его напряжение дошло до крайней точки. Из глубины Баррена до него не доносилось ни малейшего звука, все молчало и среди низкорослых деревьев, так что он ниоткуда не мог ожидать успокоения своим нервам и одобрения. Он ожидал, что вот-вот, каждую минуту, к нему может вернуться Брэм со своими волками, что он не услышит шагов этого человека и прыжков его животных до той самой поры, пока они не будут совсем уже близко от него. Два раза над его головой пролетала громадная сова. В третий раз она бросилась на пробежавшего через кустарники зайца, и Филиппу казалось, что это приходил ему конец. Маленькие белые лисицы, любопытные как дети, ужасали его. Сколько раз благодаря им он вздрагивал от страха, а два раза даже должен был влезать от них на дерево!

Затем наступила разрядка: его нервы стали приходить в порядок, и пульс уже не стучал так, как до этого. Филипп стал задавать себе вопрос, действительно ли для него миновала опасность, в которой он был так уверен всего только час назад. Возможно ли, чтобы Брэм испугался его выстрелов? Он не верил этому. Менее всего он мог считать трусом этого человека, который показался ему при свете звезд таким гигантом. И он быстро представил себе лицо Брэма. Теперь, после почти невыносимого напряжения всей нервной системы, стояло у него перед глазами нечто, чего он не мог себе объяснить и что так ясно выражалось на лице у Брэма. В нем было выражение чего-то до безумия дикого и в то же время чего-то страдальческого, как у человека без всякой надежды. В этот момент, когда чувство самосохранения заставляло Филиппа прислушиваться к малейшему звуку, он более уже не испытывал в себе того возбуждения, которое захватывает всегда человека, охотящегося на человека. Он не мог бы объяснить такую резкую в себе перемену, такую быструю реакцию в своих мыслях и чувствах, какая произошла в нем, дав место неожиданно появившейся в нем симпатии к Брэму.

Он ждал и все менее и менее испытывал страх перед волками. С особенной ясностью он стал теперь, когда миновало время, представлять себе Брэма: его угрюмый взгляд, загнанный вид даже тогда, когда он сам гнал своих волков, его абсолютное одиночество, когда он вдруг остановился, чтобы прислушаться к вою и крикам своих единственных друзей – зубастых животных. Несмотря на его ужасные крики, которые он посылал волкам, и на дикость его смеха, раздавшегося средь белой ночи после выстрелов Филиппа, Брэм все-таки не показался ему сумасшедшим. Филипп слышал о людях, которые сошли с ума от одиночества. Он даже знал одного – Пелетье, жившего на самом краю света за Полярным кругом. Он наизусть выучил дневник, написанный этим Пелетье на дверях его хижины. Вот это действительно было сумасшествие! Смерть пришла к Пелетье как желанный друг. На него же походил и Брэм, целые годы проводивший без всякого общения с людьми, – и все-таки…

Мысли Филиппа перешли на женские волосы. Сидя в хижине у Пьера Брео, он и вида не подал о том подозрении, которое явилось у него тотчас же. Со своей стороны, молчал и Пьер, если и у него тоже возникло подобное же подозрение. Он боялся высказать его из страха. Теперь же Филипп был охвачен им вполне. Он знал, что человеческие волосы могут сохранять свою свежесть и блеск до бесконечности, и не считал невозможным, что Брэм мог владеть ими уже целые годы. Вполне естественно было предположить, что он выменял их на что-нибудь у какого-нибудь белого человека, когда еще не был вне закона, и что какая-нибудь фантазия или суеверие заставили его иметь их при себе. Но Филипп уже перестал руководствоваться одними только доводами рассудка. Против его рассудка восстало сознание, которое настойчиво подсказывало ему, что эти волосы только недавно были срезаны с женской головы. Он не мог представить даже самому себе каких-либо логических доказательств этому, но в то же время не находил возможным и возражать вполне против такого предположения. С Брэмом живет или жила женщина; и всякий раз, как ему приходили на ум красота и редкая волнистость шелковистых волос, находившихся сейчас при нем, у него в бумажнике, – он не мог не содрогаться от одной только мысли, что эта женщина могла быть белой.

Брэм и белая женщина! И притом женщина с такими волосами, как эти!