Бродяги Севера. Охотники на волков

Нива, тучность, добродушие и самодовольство были синонимами. Пока около него был достаточный запас еды, он не испытывал никаких искушений уйти с этого места. Два или три раза в день он спускался к ручью; каждое утро и вечер, в особенности во время захода солнца, он забавлялся тем, что скатывался вниз по откосу. Вдобавок к этому каждый день после обеда он усвоил себе привычку спать на ветвях сосны. А так как Мики не испытывал ни желания, ни спортивного чувства к тому, чтобы тоже скатываться с горы вниз, и так как не умел взбираться на деревья, то он и стал проводить больше и больше времени в рекогносцировках. Ему очень хотелось, чтобы и Нива принимал участие в таких его экспедициях. Но ему не удавалось это до тех пор, пока он не заставлял Ниву насильно сойти с дерева вниз или пока ему не удавалось наконец всеми правдами и неправдами сбить его в сторону с его единственного пути, который он совершал к водопою и обратно. Но упорство Нивы все-таки не вносило между ними никакой заметной розни. Мики был для этого слишком хорошего о нем мнения, и если бы в конце концов дошло до окончательного решения и Нива получил бы уверенность, что Мики в самом деле не вернется к нему более уже никогда, то он, без сомнения, последовал бы за ним куда угодно.

Но явилось другое, и притом более могущественное, чем обычные ссоры, обстоятельство, которое поставило между ними первый большой барьер. Мики принадлежал к той породе животных, которая всегда предпочитает свежее мясо, тогда как Ниве более нравилось мясо «с душком». На четвертые сутки то, что еще оставалось от оленя, стало пованивать. На пятый день Мики ел уже с трудом, а на шестой – и вовсе от него отказался. Но для Нивы с каждым днем, по мере того как вонь становилась все гуще и отвратительнее, мясо приобретало еще большую пикантность. А на шестой день, для еще большего удовольствия, он стал по нему кататься. В эту ночь, в первый раз за все время, Мики не мог спать с ним рядом.

Седьмой день был еще чреватее. От оленя уже смердело до самого неба. Легкий июньский ветерок разносил эту вонь и вверх, и вниз, и во все стороны, пока наконец не слетелись отовсюду вороны и не заняли этого места. Это заставило Мики с видом высеченной дворняжки удалиться к самому ручью. Когда Нива сошел к нему в это утро, чтобы попить, то от него так воняло, что Мики обнюхал было его, а затем бросил его и убежал. Да и на самом деле между Нивой и костяком оленя было теперь очень мало разницы, за исключением разве только того, что один из них лежал без движения, а другой еще двигался. Но оба смердели ужасно; оба определенно были «с душком». Далее вороны стали кружиться около Нивы, не понимая в удивлении, почему именно он бродил, как живое существо, когда по запаху был падалью.

В эту ночь Мики спал один, у самого ручья, забившись под нависший куст. Он был голоден и чувствовал себя одиноко и в первый раз за все время осознал безграничность и пустоту вселенной. Ему было скучно без Нивы. Он скулил по нему в звездное молчание долгих часов между заходом солнца и рассветом. А солнце было уже высоко, когда наконец Нива соблаговолил к нему сойти. Медвежонок только что окончил свой завтрак и свое утреннее скатывание шариком с горы, и от него воняло еще больше, чем накануне. Опять Мики старался всеми правдами и неправдами привлечь его к себе, но Нива, по-видимому, бесповоротно решил остаться при своем отвратительном вонючем блаженстве. И в это утро более, чем обыкновенно, он был обеспокоен необходимостью как можно скорее вернуться к своему оленю. Весь день вчера ему пришлось отгонять от своего лакомства ворон, а сегодня они, как нарочно, слетелись в двойном количестве, чтобы ограбить его. Похрюкав и повизжав о чем-то Мики, он напился поскорее из ручья воды и торопливо побежал обратно.

В это утро, возвращаясь к себе, Нива увидел, что весь костяк был буквально черен от насевших на него ворон. Орда этих могильщиков целым облаком слетела вниз, и все они старались прицепиться к падали, дрались между собою и хлопали крыльями, точно все до одной сошли с ума. Другое облако летало в воздухе уже наготове; каждый куст, каждое дерево, росшее вблизи костяка, согнулось под их тяжестью, и их черное с отливом оперение блистало на солнце так, точно все они только что вышли из-под рук эмалировщика. Нива остановился в изумлении. Он не испугался; уже много раз он прогонял этих трусливых нахалов. Но он никогда в жизни не видел такого их громадного количества. Пожалуй, от его запасов не останется и следа. Даже земля под ними казалась вся черной.