Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

– Напротив, друг мой, impoliment поступил ты сам: ты заговариваешь со мною по-французски; я отвечаю по-русски, тонко намекая тебе этим, что французский язык между нами не у места. Ты, и ухом не ведя, продолжаешь по-французски. Разве это не impolitesse? С таким же точно правом мог я употребить немецкий язык, который знаю лучше французского; тебя же это не должно было удивлять: «Ведь всякому образованному человеку решительно все равно, на каком бы наречии ни объясняться»; следовательно, и все равно, отвечают ли ему по-французски или по-немецки.

– И ты, ты говоришь это серьезно? – воскликнул Куницын. – Немецкий язык трещит, шипит, скрипит; французский, благодаря своей гармоничности, сделался интернациональным европейским языком, как арабский в Азии. Французский язык – можно смело сказать – гарантия развитости человека, так как с помощью его сближаются народности, сближаются север и юг, восток и запад, а сближение развивает и ведет ко всемирному прогрессу, составляющему, как известно, цель всякого, мало-мальски образованного человека XIX столетия!

– Ого-го, как ты красноречив, хоть сейчас в адвокаты! – засмеялся Ластов, просовывая приятельски руку под руку юного прогрессиста. – Как раз заставишь еще раскаяться, что я, по твоему примеру, не перешел в училище правоведения или не сделал, по крайней мере, изучения французского языка основною целью своей жизни. Расскажи-ка лучше что-нибудь про свою прекрасную Елену.

– Пожалуй… Ее, впрочем, зовут не Еленой, а Надеждой, или, вернее, Наденькой.

– Наденькой? Хорошенькое имя.

– Я думаю! – самодовольно подтвердил правовед, точно он сам сочинил его. – Их две сестры, она младшая. Есть и мать, puis наперсница. Все как в романе.

– Да их не Липецкими ли уж зовут?

– Ты почем знаешь?

– Видел в Висбадене. Впрочем, незнаком. Так они здесь, на Гисбахе?

– Само собою! – приехали на одном со мною пароходе. Не то зачем бы мне приезжать сюда? Чего я тут не видел?

– Но ты говоришь, Куницын, что так же еще не познакомился с ними. Как же это так? Ты, кажется, парень не промах, мастер на завязки?

– Parbleu[23]! Но тут совсем особенный случай. Заговорил с нею как-то за столом – не отвечает. Ответила ее кузина, да так коротко и язвительно, что руки опустились. Разбитная тоже девчонка, ой-ой-ой! Моничкой зовут. Не правда ли, оригинальная кличка? Вероятно, производное от лимона? Впрочем, собой скорее похожа на яблоко, на крымское. Вот бы тебе, а? Да и как удобно: принадлежа к новому поколению, она, разумеется, не признает начальства тетки, делает что вздумается, прогуливается solo solissima[24], и т. д. Советую приволокнуться.

– Да которая из них Моничка? Что повыше?

– Нет, то Наденька. Моничка – кругленькая, карманного формата брюнетка.

– Вот увидим. Покуда они для меня обе одинаково интересны.

– А для меня так нет! Моничка, знаешь, так себе, средний товар, Наденька – отборный сорт. Тебе она, быть может, покажется ребенком, нераспустившимся бутоном; но в этом-то и вся суть, настоящий haut-gout[25]. Я крыжовника терпеть не могу, когда он переспел.

– Ты, как я вижу, эпикуреец.

– А то как же? Ха, ха! Вы, университетские, воображаете, что никто, как вы, не заглядывал в Бюхнера, в Прудона… Да, Прудон! Помнишь, как это он говорит там… Ah, mon Dieu[26], забыл! Не помнишь ли, какая у него главная these?

– Самое известное положение его: «La propriete c'est le vol»[27], но в настоящем случае оно едва ли применимо.

– Да не то!

– Он, может быть, говорит, что незрелый крыжовник лучше зрелого?

– Ха! Может быть… Но ты сам убедишься, что мой незрелый куда аппетитнее всякого зрелого. Qu'importe, что я не сказал с ней и двух слов: у молоденьких девиц все нараспашку – и хорошее и дурное; а если ты замечаешь в девице одно хорошее, стало быть, она – chef-d'oeuvre[28].

– Chef-d'oeuvre или козленок: любовь зла, полюбит и козла.

– Фи, какие у тебя proverbes[29]!. Во-первых, она не может быть козленком, потому что она не мужчина, козел же мужского пола…

– Ну, так козочкой.

– А козочки, как хочешь, премилые животные: des betes, qui ne sont pas betes. Правда, un peu trop naives, но d'autant mieux: тем более вольностей можно позволять себе с ними.

В таких разговорах приятели наши взбирались вверх по правому берегу Гисбаха, через груды камней и исполинские древесные корни, пока не вышли в горную котловину.

Куницын удостоил водопад только беглого взгляда, снял шляпу и батистовым платком вытер себе лоб, на котором выступила испарина.

– Неужели нет другого пути, чтобы добраться в эту трущобу? – спросил он, отдуваясь.

– Как не быть! Остальная публика, кажется, и предпочла большую дорогу. Но здесь ближе и романтичнее.

– Романтичнее! В настоящее время, в век железа и пара, всякая романтичность – анахронизм. Вот и ботинок разодрал! Нечего сказать – романтично!

– Да, милый мой, ботинки – в Швейцарии вещь ненадежная; в Интерлакене ты, вероятно, можешь приобрести такие же толстокожие башмаки, как у меня, на двойных подошвах и обитые гвоздями.

– Да ведь они жмут?