Броненосец

100. Философия страхования Джорджа Хогга. Хогг часто толковал об этой теории, она явно была ему по душе. «Для дикаря в джунглях, — говорил он, — для нашего предка-дикаря вся жизнь была сплошной лотереей. Любые его действия были обречены на риск. Но времена изменились, появилась цивилизация, возникло общество. И вот, с возникновением общества и с развитием цивилизации, этот элемент случайности, риска постепенно искореняется из человеческой жизни. — Тут он умолкал, оглядывался по сторонам, а потом спрашивал: — Есть здесь кто-нибудь, кто настолько глуп, что верит этому?.. Нет, друзья мои, жизнь устроена не так, жизнь не скользит ровно и гладко по тем колеям, что мы для нее проложили. В глубине-то души все мы прекрасно знаем, что наши предки-дикари были правы. Сколько бы нам ни казалось, что всё под контролем, что все случайности предусмотрены, все рискованные возможности учтены, — жизнь все равно подкидывает нам нечто такое, что — как сказано в мудрой книге — „обманывает все ожидания“. Именно это и олицетворяем мы, оценщики убытков. Это наша профессия, наше metier[25], наше призвание: мы существуем лишь ради этой цели — „обманывать все ожидания“».

Книга преображения

Лоример, по-прежнему пребывая в мрачном и тревожном настроении, ехал в Чок-Фарм, в сторону дома Флавии. Он чувствовал, что ему просто необходимо увидеть ее снова, пусть даже тайком: вся эта история с Дьюпри живо напомнила ему тот первый день, то первое волшебное, похожее на сон, чудное виденье. Наверно, ему нужно было увидеть сейчас Флавию во плоти, для того чтобы убедиться в здравости своего рассудка, уверить себя в том, что не все еще перекосилось и вывихнулось в его жизни, которая день ото дня становилась все безумнее.

Он припарковал машину ярдах в тридцати от парадной двери дома Флавии и с бьющимся сердцем принялся ждать. Улица была обсажена липами, за которыми с обеих сторон тянулись престарелые, с шелушащейся штукатуркой, будто больные псориазом, дома, построенные некогда с большим размахом: у них были высокие эркеры, балконы и лестницы с балюстрадами, поднимающиеся от самой улицы. Но теперь все эти особняки, судя по плотным рядам дверных звонков, оказались поделены на квартиры, квартирки и жилые комнаты.

Утреннее нежно-голубое небо давно уже затянули облака, и вот теперь начал накрапывать дождь, постукивая в ветровое стекло. Лоример сидел сгорбившись, сложив руки, и некоторое время сосредоточивался на чувстве жалости к самому себе. Все словно сговорились против него: Торквил, нападение Ринтаула, Хоггова подозрительность, а теперь еще эти чудовищные обвинения миссис Вернон. Даже когда следовательница подтверждала первоначальный вердикт, Лоримеру показалось, будто в ее глазах проглядывает неприятная подозрительность… А Флавия — что с ней? Она с ним встречается, флиртует, целуется. Впрочем, тот поцелуй у ресторана был иным, совсем иного порядка, он наводил на мысли о каких-то важных переменах.

Он увидел ее спустя полтора часа. Она спускалась с холма, возвращаясь от станции метро, под зонтиком, в шоколадно-коричневой забавной шубке, с полиэтиленовым пакетом в руке. Он подождал, пока она пройдет мимо, а потом вышел из машины и окликнул ее.

— Флавия!

Она обернулась и удивилась:

— Лоример! Что ты тут делаешь?

— Извини. Просто мне захотелось тебя увидеть. У меня было столько неприятных…

— Тебе нужно уходить, тебе нужно уходить, — сказала она испуганно, то и дело оглядываясь через плечо на свой дом. — Он там.

— Кто?

— Гилберт, конечно. Он разъярится, если заметит тебя.

— Но почему? Тогда в кафе он мне показался вполне миролюбивым.

Флавия спряталась за липу, чтобы ее не было видно из окон. Она состроила виноватое лицо.

— Понимаешь, я ему сказала одну вещь, которую, по здравом размышлении, говорить совсем не следовало.

— А именно?

— Что у нас с тобой роман.

— Господи Иисусе.