Бронепоезд «Гандзя»

— Ну, так в случае чего… Я ведь не пассажиром первого класса к вам сажусь, — сказал матрос. — Помогу, чем могу. Снаряд подать или что — на это-то у меня ума хватит.

Железнодорожники потянулись к яблокам — и вдруг так и замерли с протянутыми руками… Из-за города докатился раскат орудийного выстрела.

— Повесточка… — пробормотал матрос. — Начинается!

Все бросились к винтовкам. Я перетащил свой мешок поближе к пушке, чтобы держать его на виду.

Снова гул и грохот. Над вокзалом заметались в воздухе перепуганные птицы. Еще выстрел. Еще… И артиллерия стала бить уже не умолкая.

Вот он, бой! Сколько уже раз я слышал на утренних зорях эти медлительно-торжественные, открывающие бой удары наших батарей, а всякий раз переживаешь их заново… В неясной тревоге замирает сердце. И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и в нетерпении ждешь приказа…

— Эх, братишка! — Я со всего маху хлопнул матроса по спине. — Будет дело!

Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.

— Наши бьют, — сказал он, — прежде тех начали…

К матросу подскочил смазчик:

— А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?

И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.

— Да сам разве не видишь? — сказал матрос. — Разрывов-то нет, чисто над городом.

Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на предохранитель и подал ему.

Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что делать дальше.

Матрос потянулся и зевнул:

— А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?

Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но лицо у матроса было деловито-серьезное.

Кока, понятно, не оказалось.

— Э, братцы, без кока дело не пойдет, — сказал матрос. — Это вам не на берегу — воевать поплывем!

Пошутили, посмеялись — и выбрали в коки смазчика.

— Вот так и будет, — скрепил решение матрос, — ему это как раз с руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!

Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых мешка, встряхнул их и взял под мышку.

— Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.

Оба спрыгнули на перрон.

— А вы не задерживайтесь в городе очень-то! — закричали им вслед железнодорожники. — Мало ли, приказание может выйти или еще что!

— Успеем, — сказал матрос. — Паровоза вон даже нет, никуда вы без нас не уедете!

И оба ушли через вокзальную дверь.

Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах выбивали дробь и жалобно пели.

Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.

В вокзале выпало стекло и разбилось.

— Ведь вот что выделывает, окаянный! — Железнодорожники уставились на черную дыру в окне.

«Что же это, — думаю, — командир-то? Пора бы ему».

В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.

«Командир! Легок на помине…»

Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с широкими полями — капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные глаза.

Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами, потом показался уже до плеч.

К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек — борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие, словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с украинской вышивкой.

Я ждал, что будет дальше.

А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон, шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В руках бородач держал кочергу.

Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за бортом:

— Влазь!

Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха. Парень встал, глянул на людей, на пушку — и заробел, прижался к борту.

— Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, — сказал бородатый и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех, здороваться.

— А вы кто такие? — остановил я старика. — Чего тут надо? Документ!

Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил затертую бумажку. «Предъявник цього…» — стал я читать. В документе было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.

Я был смущен тем, что накричал на него.

— Надо вам, товарищ, идти в ревком, — сказал я, стараясь загладить свою оплошность. — Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да видите — солдаты…

— Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!