Броневержец

— Да какой тебе сейчас отчет?! Тебе в санбат надо, потом отчитаешься. Хотя ладно, может, ты и прав. В суматохе и без документов запросто попутать могут.

В будку летучки занесли убитого, а на сиденье уложили раненого водителя БМП. Лейтенант втиснулся рядом. Они поехали к медсанбату, а Леха пошел к головной бээмпэшке. Он передал свой автомат бойцам, а сам присел на камень у обочины.

Двигалась техника, торопились люди, охваченные суетой строгих планов, но ему сейчас не было до этого никакого дела. В нескольких шагах, за броней бронемашины, лежал, лежало… Там был Рахимов — его кровная, невосполнимая потеря, его совесть в образе обугленных кусков.

Он смотрел себе под ноги, задумчиво прочерчивая каблуком сапога кривую борозду.

— Шашкин! Шашкин! Старшина! — кто-то кричал издали.

Леха поднял глаза. По дороге к нему бежал Иванов.

— Шашкин! Леха! — Иванов склонился к нему. — Дорогой ты мой, где ж вы?.. Ранен, что ли? А мы вас обыскались… — Он не успел договорить и смолк, видя, как судорожно затрясся Лехин подбородок, а губы немо хватали сырой промозглый воздух. Леха хрипел и таращил глаза, словно силясь выдавить из себя какое-то лишь одно, но очень веское всеобъемлющее слово, способное разом выразить все события и чувства, душившие, выжигающие изнутри его изможденное, исстрадавшееся естество.

Иванов присел на корточки, крепко обхватив руками его трясущиеся плечи, отчего Лехино лицо ткнулось ему в плечо.

Не прерывая беззвучных Лехиных рыданий, Иванов молчал, отчетливо понимая, случилось что-то нехорошее, и терпеливо ждал. Ждал, придерживая ладонью грязный, дергающийся Лехин затылок, глядя вдаль на кривую, островерхую линию горизонта.

Но вскоре Леха поднял голову и, глядя на Иванова, то ли ждал вопроса, то ли не был еще в состоянии говорить, а тот смотрел на него, но не спрашивал. Он только чуть заметно кивал, как бы читая Лехины мысли.

— Рахимов там. — Леха кивком указал на бээмпэшку. — Я виноват, товарищ капитан. Бэтээр на фугас нарвался. Это я виноват.

Леха медленно встал, подошел к БМП и обратился к сидящему на броне солдату:

— Давай сюда.

Тот нырнул в люк и скоро осторожно выложил на броню перевязанный бинтом плащпалаточный сверток с наклеенным на него большим куском грязного пластыря, подписанного шариковой ручкой: «Рядовой Рахимов».

— Больше ничего не собрали. А бэтээр там остался. — Леха неопределенно махнул рукой в сторону гор. — Кранты ему… — Он пошатнулся и снова присел на камень.

Иванов посмотрел на сверток, потом на Леху:

— Ясно. Ты вот что, посиди пока тут, старшина, а я вернусь к перекрестку. Тут рядом. Там бэтээр с нашего полка. Мы вас разыскивали.

— Я с вами пойду, чего сидеть?

— Посиди, я быстро, отдохни, не ходок ты сейчас. Отвезем вас в санбат. — Иванов резко прервался. — Посиди… — И быстрым шагом, почти бегом ступая по изодранному гусеницами асфальту, направился в обратную сторону.

Леха снял с брони сверток, бережно положил его у камня и сел рядом. Он сидел неподвижно. Волна ненормального, даже блаженного спокойствия жаром распространялась в голове, отяжеляя сознание, приводя его в оцепенение, сделав мысли тягучими, как домашний деревенский кисель. Лехе показалось, что это исходит от свертка. Он будто бы чувствовал присутствие Рахимова, слышал его голос. Неразборчивый, протяжный, тихий, как шелест ветра.

«Господи… — подумал Леха. — Не дай мне хоть мозгами-то сбрендить…» — Он резко встал с камня, но, испытывая головокружение, привалился плечом к борту БМП.

— Товарищ прапорщик, — его тихо окликнули сзади.

Леха обернулся. Перед ним стояли Казьмин и Пучков.

— Чего?

— Там этот, узкоглазый афганец. — Казьмин говорил возбужденно, но почти шепотом. — Ну, тот, который от перекрестка нас не по той дороге направил. Он, оказывается, с этой колонны. — Казьмин указал на афганские машины.

— Точно?! Ты не обознался?

— Нет! Я его рожу на всю жизнь запомнил.

— Он падла! Он! — вторил Пучков. — Яго под арест надо сдать! А то сбяжить, курва! Яго надоть сразу за химо брать! Сбяжить!

— Надо глянуть сначала, — сказал Леха.

Они прошли вдоль стоящей в колонне техники и вышли на проезжую часть дороги. Справа у машин стояли два майора. Они разговаривали с афганским офицером и не обратили внимания на проходящих мимо не отдавших честь Леху и двух солдат. Слева на обочине пристроилась афганская колонна. У одной из машин тоже стоял афганский офицер.

Казьмин шел впереди.

— Вон. — Он указал пальцем на стоявшего к ним спиной афганского солдата.

— Щас глянем. — Леха подошел и взял афганца за плечо.

Солдат обернулся. На Леху смотрело знакомое плоское узкоглазое лицо.

— Точно! Он, сука! — сказал Леха, пытаясь удержать здоровой рукой афганца за китель.

Тот, видно, тоже признал их. Его лицо заметно побледнело, а глаза быстро и бессмысленно забегали. Он протяжно выдохнул и попятился назад, но через мгновение, резко оттолкнув Лехину руку, вывернулся и подбежал к своему офицеру. Указывая на них, он начал что-то громко говорить ему.

Леха с Казьминым и Пучковым подошли следом.