Бронте

Маленькие Бронте улучали в строгом расписании моменты побыть наедине и пообщаться. Мария говорила, что она хочет домой, что здесь ей так плохо, что и передать трудно. Сёстрам тоже хотелось поскорее вернуться, и они считали, что дома лучше, даже, если отец и занят. Шарлотта им возражала, что как бы дома не было хорошо, ни папа, ни тётя не обладают теми знаниями, чтобы заменить учителей, и у них нет того времени, чтобы заниматься с ними регулярно. «Ведь так интересно познавать какие ещё на земле обитают народы, как они живут и как далеко от нас, а как мы теперь правильно пишем и умеем решать задачи, и постигаем, как нужно вести хозяйство. Какие интересные приборы есть у учителей и как здорово выучиться, чтобы самим учить других. За это приходиться терпеть, как бы не хотелось домой», – убеждала она сестёр. Но Мария даже ради этого не желала тут оставаться, она ощущала себя всё слабее и хуже. Ей неприятны бесконечные напоминания господина Вильсона, что держат их здесь из милосердия, поэтому они должны быть благодарны, скромны и непритязательны.

Тягостно жилось воспитанницам в школе Коуэн-Бридж, большинство из них сознавали несправедливость столь жёсткого обращения, которое часто перерастало в жестокое и убивало слабые их тела и неопытные души.

Весной постоянная слабость и недомогание среди детей переросло в лихорадку, на которую, наконец-то, обратил своё внимание Вильсон и поколебала его уверенность в своём методе воспитания. Девочки выглядели унылыми и апатичными. Опекун послал к ним прачку, чтобы выяснить что случилось. Та недолго задержалась, но поняла многое и поспешила уйти, опасаясь принести инфекцию своим детям. Вильсону пришлось обратиться к врачу. Оказалось, что сорок учениц заболели сыпным тифом, к счастью среди них сестёр Бронте не оказалось. Врач высказал мнение о причинах болезни и призвал Вильсона обратить внимание на питание детей. Прачка, которую Вильсон принудил исполнять роль медсестры при больных детях, после увольнения повара стала следить за приготовлением пищи, которая с тех пор стала вполне пригодна и даже хороша.

Но Мария и Элизабет сильно ослабели. Плохо приготовленная еда из несвежих продуктов, и её недостаточное количество в течение многих месяцев, а также постоянное пребывание в холодных и сырых помещениях могли расстроить любой организм, а детский, неокрепший и болезненный подавно. Весенняя слабость оказалась последним ударом, которое испытало хрупкое здоровье Марии и Элизабет. Если последняя ещё держалась, то её старшую сестру кашель совсем замучил, и в апреле попечителям школы пришлось вызвать её отца. Патрик Бронте полностью полагаясь на Преподобного Вильсона, впрочем, как и другие родители, совершенно не предполагал, в каком плачевном состоянии находятся его дочери, и ужаснулся той перемене, какую увидел в детях, особенно у Марии. Девочка лежала с бледно-зелёным личиком, она была не в силах встать. О воспалительном процессе, который происходил в её организме, говорил нездоровый блеск больших глаз. Худенькие бледные ручки поднялись, чтобы обнять отца. В тоненьких пальцах правой руки зажат большой светлый носовой платок с алыми пятнами, который она частенько подносит ко рту во время приступов кашля. С обеих сторон от неё стоят Элизабет и Шарлотта, а Эмили сидит на краешке кроватки. Они пришли проведать сестру вопреки запрету. Как только вошёл Патрик, дети бросились к нему. Он обнял и расцеловал младших дочек, прежде чем приблизил свои губы к прохладному лобику Марии и пожал её холодные ручки. Конечно же, отец не мог оставить ребёнка в школе в таком состоянии. Он помог вместе с сёстрами ей одеться, затем вынес, осторожно спускаясь по каменным ступеням.

Но, как ни ухаживали родные, как ни старался доктор, приглашённый отцом, переезд в родной дом не спас больную девочку. Всего лишь несколько дней она прожила в доме, куда так стремилась все эти долгие месяцы, когда каждый день она должна была выслушивать унижающие её порицания и терпеть наказания, холод и полуголодное существование, страдать не только за себя, но и за своих младших сестрёнок, которым ей так хотелось помочь.

Солнечный день шестого мая 1825 года ей уже не суждено было увидеть. Её веки сомкнулись навек. А Патрик потерял вторую Марию, так похожую на мать.

Элизабет, узнав о смерти старшей сестры, слегла, невероятная слабость придавила её к постели. Сёстры ухаживали за ней, как могли, но воспитатели пускали их к ней всё реже, опасаясь, что у Элизабет, как и у Марии, чахотка, но и отцу, недавно похоронившему дочь, пока не сообщали.

Шли дни, за окном солнышко всё больше пригревало, глаз радовала сочная зелень вокруг и пестрота распустившихся цветов. Весело щебетали птицы. А у Элизабет наворачивались слёзы, потому что ни весенней молодой и гибкой травы, ни шелестящих на ветру листьев, ни прекрасных летних цветов Мэри уже никогда не увидит, как и не услышит звонких птичьих песен и голосов сестёр, которые вспоминают её каждый день и будут помнить всегда.