Бронзовая Сирена

— Как не доложил? — засуетился Дэ Ка. — Георгий вчера беседовал с Ниной Тарасовной… Только записать в журнал я позабыл. Знаете, как бывает: сначала отвлекся, а потом не до того было…

— А о чем они говорили?

— Точно не знаю, я выходил… Но если это важно, то можно спросить у Нины Тарасовны.

— Сейчас?

— Нет, она: наверное уже дома, но завтра… Возможно, она сюда прибудет. А в поисковый журнал находку внесли. И очень оживленно обсуждали…

«Так оживленно, что в результате Георгий лишился жизни», — чуть не ляпнул я. Но сдержался. И перебрался в центр лагеря, к костру и приемнику.

Гроза подкатывала все ближе, бедный транзистор трещал, превращая музыку в нечто непотребное… Вчера тоже была гроза, и наверное, в рации тоже трещало и завывало, пока Георгий докладывал своей патронессе о Сирене, этом бронзовом подтверждении правильности ее таинственного метода.

Ерина… Нет, не припоминаю. Хотя какой-то Ерин, помимо всем известного генерала, фигурировал. Нет, не в деле… У трупа множественные разрывы капилляров. Наверное, Георгий испытывал боль. Хотя это не смертельно. И гидромолот, если он был, — тоже не смертельный… И в крови никаких особых признаков яда не обнаружено. А какой-то зуммер прозвонил, и Георгий увидел свою смерть. И умер в ужасе. И не верю я, совершенно не верю, что Георгий в самом деле настаивал, чтобы Макаров тоже шел в воду, по крайне мере пока он сам не покопается возле места, где нашел Сирену… И совсем не верю, что Сербина и Савелко просто так, безо всякого сигнала, сбежались к бухте, когда Макаров втаскивал в лодку тело Георгия…

21–22 августа. М. Шеремет

В брезентовую «дверь» протиснулся Вася: пришли ответы на радиограммы.

Передали подробный ответ на запрос в институт (я ожидал ответ только завтра), а главное — заключение экспертизы. Трудно объяснить, почему оно меня так расстроило.

Я отыгрался на Васе, потребовал от него практически невозможного: добиться, не позже завтрашнего дня, приезда аквалангистов и специалиста-психиатра.

Пухлая физиономия Рябко вытянулась до невозможности, но возражать он не стал. Видимо, решил, что психиатр и в самом деле не повредит. Я, конечно, не считал, что кто-то из островитян страдает душевной болезнью. Но что-то же происходило здесь с ними странное, с ними со всеми… Я не мог найти слова, чтобы назвать это своим именем, только ощущал какую-то необычность в их настроениях, словах, снах… но вот как объяснить, что именно меня настораживало, я пока не знал. Ладно. Утро вечера мудренее.

Я вытащил из ящика Сирену, прихватил из-под навеса бесхозный складной стульчик и отправился на самую высокую точку острова. Это была скала метров пятнадцати-семнадцати высотой с усеченной вершиной. Она круто обрывалась к юго-западному берегу, с противоположной от бухты и скалы стороны острова. Где-то неподалеку находилась пещера, куда мы решили завтра непременно пойти.

Со стороны лагеря шла, ответвляясь к развалинам Греческого дома, сравнительно пологая каменистая тропинка. Площадка почти ровная. Здесь, пожалуй, никто не помешает обдумать события прошедшего дня. На острове вряд ли есть еще место, где спокойно можно уединиться. Тихо. Неумолчный дальний голос прибоя только подчеркивает покой. Влажные запахи морских испарений, водорослей, прохладный ветер, острое звучание трав. Все это вместе рождало умиротворение.

Институтские материалы в целом подтверждали все, что я успел узнать на острове. Положение Дмитрия Константиновича и в самом деле было весьма неблагополучным. Похоже, что как минимум руководить сектором он больше не будет. Остальные характеризуются хорошо.

Мои мысли вернулись к Сирене. Я поднял фонарь и начал внимательно рассматривать статуэтку. Небольшая, увесистая, наверное, цельнолитая, высотой сантиметров 25, она изображала странное существо с полуразвернутыми мощными крыльями и женским лицом. Существо сидело в напряженной, какой-то упругой позе, звериные мышцы взбугрились, крылья застыли перед мощным взмахом; а на тонко вылепленном лице — выражение хищной радости, видимо, от ощущения собственной силы или от сознания беспомощности его жертвы. Кстати, это лицо было не из тех, в которые стоит вглядываться предгрозовой ночью, на крошечном островке, после сумасшедшего дня.

Я выключил фонарь.

Уже наступила настоящая ночь. Душно и темно. Какое-то время я следил, как гаснут звезды. Видно, циклон, сползший с Балкан, весь день поливал холодным дождем золотые пляжи Мамайи и Бургаса, гремел гривастыми валами в брекватеры Одессы и Констанцы, разгонял яхты в лиманах и теперь добрался до острова. Звезды утонули. Где-то далеко полыхали еще беззвучные молнии. Я выключил фонарь, но при каждой вспышке видел Сирену, темную и шершавую от времени. Над морем полыхало все чаще и чаще, и крылатая тварь, казалось, ехидно подмигивала мне античными глазами: «Ну как, философ? Получается?»

Нет, не получалось.