Бронзовая Сирена

— Квадрат двадцать семь. Он так сказал. Вырыл в песке — вроде как неглубоко лежала.

— Далеко от берега?

— Метров пятнадцать. Да вы же видели — там наш буек стоит.

— Что там еще было, в этом квадрате?

— Точно не могу сказать… Но, как и в других, наверное, — обломки амфор и пифосов, балластные камни…

— Почему вы начали с двадцать седьмого квадрата?

— Почему начали? Просто очередь пришла. И потом, это же не порядковый номер, а координата…

— Понимаю. А что вы находили раньше?

— Пока интересного мало, но раскапывать еще и не начинали, так, внешний осмотр, прикидка. Собирали всякую мелочь…

— Например?

— Черепки — в смысле поздняя керамика, грузила от сетей, ржавые железки, пара монет, нож с рукояткой, складной…

— Какие монеты?

— Советские — пятаки двугривенный образца шестьдесят первого года. Нож, кстати, тоже советский, завод «Метиз», город Павлово-на-Оке. Это все, что вас интересует?

— Это все меня интересует. А как была воспринята остальными эта находка?

— Какая?

— Статуэтка. Сирена.

— Ну как вам сказать… Сейчас у меня такое ощущение, что Георгий не хотел ее показывать остальным… Сразу… Во всяком случае, разозлился, когда к нему пристала Маша… И Савелко.

— И почему, по-вашему?

— Наверное, хотел как следует обдумать… Еще поработать, без ажиотажа… Да, наверное, хотел подумать, посмотреть. А так занесли как находку в походный журнал, и Савелко быстренько уволок ее в свою палатку.

— Посмотрели — и все?

— Когда рассматривали, то рассуждали, спорили.

— Кто именно?

— Мария с Георгием. Это у них система.

— Значит, в основном заинтересовалась Левина?

— Да, пожалуй. Но вообще-то всем, кроме Георгия, было не до того.

— А до чего?

— У каждого свое. Дэ Ка дрожит за свою шкуру, Светка… Бирюков и Левина злятся на Дэ Ка, а обо мне узнаете от остальных.

— Что угрожало Савелко?

— Угрожало?

— Вы сказали, что он дрожит за свою шкуру.

— Одно время он у Ериной был в фаворе, а теперь дрожит — она ему спуску не дает. Старается о каждом его неверном шаге докладывать.

— И давно он в немилости?

— Да с зимы, наверное. А что?

— Ничего. Давайте вернемся к сегодняшнему утру. Еще раз, по порядку.

— Встали в шестом часу. Поели. Дэ Ка сказал утреннюю речь. Послушали и разошлись. Спустились к гроту. Столкнули лодку. Георгий начал обряжаться.

— Вы разговаривали с ним?

— Да, конечно.

— О чем?

— Он спросил, не переменилось ли мое настроение.

— А вы сказали ему, что чувствуете беду, видели плохой сон и тому подобное?

— Просто посоветовал ему не ходить в бухту.

— Что он ответил?

— Хмыкнул и попросил заправить второй акваланг.

— Чей?

— Кажется, мой. Мы особенно не различали.

— Когда Георгий заправил свой?

— Я его заправлял. Вчера вечером. В присутствии Георгия.

— Который сидел и смотрел на Сирену?

— Сделал перерыв. Представляете, совпадение? Движок не заводился, и он помог.

— Дальше.

— Проверили легочный аппарат, Георгий надел комплект и пошел в воду.

— С берега?

— С лодки. А я остался на берегу. Не мог отойти.

— Предчувствие?

— Да.

— В ясное солнечное утро?

— Не заметил… Мне послышался какой-то скрежет. Ерунда, впрочем. Хотя в ту минуту я был уверен, что слышу его — противный такой, даже в животе заныло…

— Громкий скрежет? Металлический? Какой?

— Я так не могу сказать… Нет, это не простой звук… Да я и не уверен, был ли звук вообще.

— Постарайтесь вспомнить. Подумайте.

— Целый день только и думал: звук это или, может, просто ощущение — как в голове иногда, знаете, в жар, кажется, бывает, или когда долбанет что-нибудь по каске…

— Вы воевали? Была контузия?

— Легкая. Представляете, уже в Кабуле, в аэропорту, накрыли минами… Нет, пожалуй, внешнего шума тогда не было.

— Георгий далеко проплыл?

— Почти до нашего буйка. Он нырнул с кормы, как обычно, спиной, сгруппировался, развернулся и пошел. Шел точно на квадрат, быстро… А потом… потом почему-то остановился, начал кружить, метаться, будто боролся с кем-то…

— Вы все это видели?

— Каждый выдох — пучок пузырей…

— Значит, по пузырям было видно, что он метался под водой?

— Да.

— И что вы сделали?

— Ничего.

— Вы сознавали, что ваш товарищ в беде?

— Да, я был в этом уверен.

— И не пытались ему помочь?

— Хотел, но не мог. У меня подкосились ноги, появилась какая-то жуткая дрожь и слабость, чувство неотвратимой опасности… Кажется, я закричал…

— А потом?

— Потом увидел его.

— Кого?

— Георгия… Он всплывал… Еще живой… Дергался, будто его хлестали бичом… А у самой поверхности воды Георгий затих… мертвый.

— Откуда вы знаете, что он был мертв в воде?

— Я его втащил в лодку.

— Как вы в нее попали?

— То есть?

— На ней же отплыл Георгий.

— Нет, он с нее нырнул. Лодка стояла у берега.

— Когда вы сели в лодку?

— Как только увидел, что он всплывает.

— Ноги перестали подкашиваться?

— Мне было очень плохо. Физически. Но я заставил себя. Как бы отключился от тела. Когда я увидел, как Георгий бьется в воде, меня будто обожгло изнутри… Грести почти не пришлось — каких-то десять метров, наклонился — а он смотрит на меня, уже совсем мертвый… Вы видели его лицо? Тогда это было еще страшнее. Как я сам не кончился, не знаю. Трясло меня, а тут еще мачта по спине…

— Вы сломали мачту?