Бронзовый ангел

Его напарник был строже. Он долго разглядывал удостоверение, посмотрел на свет талон предупреждений. Ребров вспомнил: на талоне есть прокол, сделанный ноябрьским вечером, когда он блуждал по арбатским переулкам. «Тогда Нина, теперь сам побился…» Милиционер вернул удостоверение, подозвал усатого. Тот тяжело спустился с шоссе, волоча за собой велосипед. Лицо у него было испуганное. Он недоумевающе смотрел на низенького инспектора, который поставил ногу на бампер разбитой машины, положил на колено планшетку и начал составлять протокол.

— Вы что же права не забираете? — спросил Ребров.

— А за что? У вас все правильно было. Могли, конечно, потише ехать в такую скользкоту. Но если бы вы его даже зацепили, все равно он виноват. У вас какая скорость была? Шестьдесят?

— Ага, — весело согласился Ребров. — Тише едешь — дома будешь.

— Надо же, — рассмеялся высокий орудовец. — Дома будешь! — И Ребров тоже стал смеяться, удивляясь тому, как легко на душе.

Он посмотрел на ровный строй елей, тянувшихся вдоль шоссе, и на бровку обочины, покрытую редкой травой. Линия леса и бровка шоссе уходили вдаль и там сливались. Над этой линией в утренней дымке поднималось большое и ясное солнце. Реброва удивило, что солнце такое большое и что глядеть на него не больно, даже приятно, и он долго смотрел на оранжевый диск, ощущая покой и удовлетворение. А потом увидел среди деревьев черный телеграфный столб и железную табличку на нем. Подумал: наверное, табличка означает автобусную остановку и скоро по шоссе пойдут автобусы.

Словно отзываясь на его мысли, откуда-то из-за леса послышался шум мотора.

Милиционер, тот, низенький и серьезный, протянул копию протокола. Ребров взял его не глядя, опять вслушиваясь в равномерное, плывшее издали гудение. Быстро сунул бумагу в карман и, словно боясь остаться здесь, внизу, хоть на одно мгновение, кинулся вверх по насыпи.

— Эй, — крикнули снизу, — а машина?

Ребров обернулся. Сверху все выглядело иначе, будто сократилось в размерах — и милиционеры, и покореженная, уткнувшаяся в большой валун «Победа», и усатый со своим велосипедом.

«Машина? Что же действительно делать с машиной? Сколько лет служила, другом была всегда, везде. Вот только от Марты увела. Но какой же тогда друг?» Ему надоело раздумывать. Глянул вниз еще раз, махнул рукой:

— Потом.

Слева, резко выделяясь на фоне деревьев и серого полотна шоссе, катил желто-красный автобус. Ребров кинулся к остановке, боясь, что тот проскочит мимо. Но автобус покорно зашипел тормозами.

Он подбежал к задней двери, остановился, крикнул, обращаясь к высокому милиционеру:

— Если кто будет спрашивать, — он указал на лежавшую под насыпью «Победу», — скажите: продается… скорее всего, продается. Недорого! — И вскочил на ступеньку.

Дверца захлопнулась. Девчушка-школьница в белом платочке приветливо посмотрела на него с ближнего сиденья, и он улыбнулся ей в ответ, будто благодарил за участие.

В боковое окно ярко светило солнце. Оно было все такое же большое, но смотреть на него было уже больно. Ребров щурился, стараясь не отводить взгляда от желтого круга, и чувствовал приятную теплоту на лице. Он думал о том, что солнце уже поднялось, но еще не высоко и, значит, впереди длинный-длинный день, за который можно многое успеть. Он еще не знал, что именно, но его радовало, что день впереди длинный-длинный. Надо только скорее приехать, скорее!

За окном промелькнула горбатая стрелка — та, что указывала поворот к аэропорту. Перелески сменили открытые до самого горизонта поля. Автобус взбирался на пригорки и скатывался по спускам, набирая скорость. Он тоже торопился в Москву.

1960—1964