Бронзовый грифон

От последнего удара Мудрец упал, выронил меч, но он отвлек колдуна от Кира, и молодой человек рванулся, как норовистый конь, силящийся разорвать постромки. Давление на миг ослабело, зато буравящие тело червячки достигли, похоже, самой сердцевины души. Того самого стержня, про который говорят: «Вот, мол, человек со стержнем. Такого не сломить». Добрались, впились и растворились без остатка, оставив ощущение легкости и свободы. Вот раскинь руки, словно крылья, и полетишь в прозрачной бездонной синеве к птицам, облакам, солнцу.

Ощущение удушья прошло, как будто и не было его. Досадная помеха, прижимающая руки к ребрам, не дающая пошевелиться, тоже исчезла. Кир выдернул клинок из земли, взмахнул им над головой.

– Молодец, малыш! Давай! Вперед! Покажи черномордому! – взорвалась толпа.

Джиль-Карр вздрогнул. Нахмурился, оскалился, снова нахмурился. На пробу пошевелил пальцами, насылая еще какое-то чародейство. Кирсьен новым, только что приобретенным зрением увидел летящий к нему диск с заостренными, поблескивающими краями. Если до сих пор колдун использовал магию как некое вспомогательное средство, желая сохранить хотя бы видимость честной победы, то теперь наплевал на все. Неожиданное сопротивление выбило его из колеи, как чересчур разогнавшуюся повозку. Айшасиан желал крови. Причем немедленно. Стойкий каматиец должен умереть. Чтоб другим неповадно было выходить на поединок против него, Джиль-Карра Изгнанника, от которого клан воинов Ал-ла-Бенна отказался, объявив отступником, нарушившим кодекс касты.

Сам не понимая до конца, что же он делает, Кир поднял ладонь. Покачал ею из стороны в сторону, словно отгоняя мух или комаров. Волшебный диск с визгом ушел вверх и там лопнул, распугав кружащих над Арамеллой речных чаек.

Хотя никто, кроме тьяльца, не видел, да и не мог видеть сотворенное колдуном оружие, но звук услышали все. Заржали, забились лошади. Люди присели и задрали головы к небу. Кто-то охнул, кто-то выругался в сердцах.

– Будь ты проклят! – зарычал чернокожий, отбрасывая меч-копье и сводя ладони перед грудью. Между его пальцами замерцал сиреневый огонь.

Двуручный меч с вязким чавканьем упал на шею айшасиана, перерубая позвонки. Колдун упал. Он умер почти сразу.

На несколько ударов сердца повисло молчание, а потом толпа взорвалась радостными криками. Наемники выбежали на площадку, кричали, потрясали оружием.

Кир разглядел среди орущих бойцов перекошенную ненавистью рожу Черепа. Успел подумать, что теперь нужно жить с оглядкой – своего позора кондотьер не простит никому из участвовавших в поединке, – и тут на него налетела Пустельга.

– Ну, малыш! Кто бы мог подумать? – с лучезарной улыбкой произнесла воительница. – Ай да каматиец! – Она с размаху сунула кулак Киру под ложечку. Парень охнул и согнулся.

– Ха! Это она любя! – хлопнул его по скрюченной спине Мелкий.

– Молодец, – пробасил тяжело дышащий Мудрец. – Я думал – все…

– Ох, и напьемся! – выкрикнул Почечуй.

– Я тебе напьюсь! – решительно вмешался Кулак. – Лучше Ормо помоги, пока кровью не истек.

Старик закивал и начал проталкиваться, на ходу отпуская язвительные замечания молодым наемникам, к лежавшему, где упал, Коготку.

Кондотьер возвысил голос, без труда заглушая шум толпы:

– Коневодов сюда! К погрузке на паром готовсь! – И, обняв за плечи Мудреца и Кира, добавил вполголоса, так, чтобы никто кроме них не услышал: – Победить-то мы победили. Но отныне держим ушки на макушке. И спины друг друга без прикрытия не оставляем.

Есть ли на свете более скучное и однообразное занятие, чем марш в составе пехотной колонны?

Только пыль под ногами. С утра еще терпимо, а вечером она уже везде – в носу, в глазах, на лице, за пазухой, противно скрипит на зубах и забивает горло. Шлем, доспех, меч, пика гнут к земле. Хоть и гонял Дыкал новобранцев почем зря, а все равно тяжко. Привыкнуть можно к грузу, к голоду, смириться с постоянной усталостью и недосыпом. Но однообразие, тягучая скука – вот вещи, к которым привыкнуть невозможно.

Целый день пред твоими глазами спина впередиидущего. Те же люди справа и слева. Вверху все такое же небо. Синее, с росчерками облаков в вышине и крестиками птиц. А под ногами дорога, взбитая в пыль тысячами прошедших тут перед тобой ног. И размеренный топот. И набившие оскомину шуточки сержанта.

Разговаривать в строю никто не запрещал. Все-таки поход, а не смотр на плацу. Просто темы для бесед очень скоро исчерпались. Байки, истории из жизни, шутки стали слишком однообразны и не вызывали ничего, кроме глухого раздражения.

Иногда Антоло казалось, что он теряет себя. Становится другим. Вместо прежнего образованного молодого человека, души студенческой компании и любимца большей части строгих профессоров возникал тупой и равнодушный служака, что-то сродни тягловому животному, все существование которого сводилось к изнурительной работе, еде и краткому отдыху. Ни на что иное сил не оставалось.