Брошенка

Когда-то бегал как привязанный Егорка за Леной, а она посмеивалась, по-доброму, конечно, но парню надежды не давала. Понимала, не здесь ее сердце, дальше в полёт просится на большую землю. Любит она деревню всей душой, а жить не хочет. Только когда вырвалась, смогла в городе надышаться, а как обратно возвращалась, понимала, что не навсегда, так деревню еще больше любить стала. За то, что счастье тут конечное, а потому более ценное.

И Егора воспринимала она не иначе, как друга, товарища, а он с поцелуями лез, да так ни одного и не получил, если не считать того в щеку против ее воли.

— Скройся уже, — отталкнула Егора Люся, а сама смеется. Грудь в такт колыхается. Раздобрела подруга, совсем не одногодками они с Леной нынче кажутся: одна тонкая, как тростинка с большими глазами на худом лице, а другая полнотелая, пышногрудая со вторым подбородком. Зато в работе по хозяйству такая больше ценится, да приласкать есть что.

— Я ж, может, от любви страдаю, — продолжал петь Егор.

— Знаем мы, как страдаешь, — кивала Люся, забрасывая в рот горсть семечек. — Уйди уже, дай с подругой поговорить.

Резкий ветер хлопнул створкой окна так, что стекло чуть не рассыпалось.

— Ой, — схватилась за сердце Люся, испуганно. Раскинув руки, поймала обе створки, порхающие бабочками. — Ты заходи потом, как с матерью наговоришься, расскажешь, где милый твой.

Первые капли брызнули на лицо Лене, и она невольно заморгала.

— Зайду, — кивнула, подхватила чемоданы и вошла в калитку.

Уверена была, что мать слышала, как она с соседкой болтает, только не вышла, ждет объяснений. И чего ж ей такого сказать? Правду? А если вернется Никита, одумается? Только нужен ли ей такой муж?

Не спеша поднялась по крыльцу, чувствуя новые брызги на коже. Тяжелое небо, свинцовое, оплакивать ее горе пришло. Только выплачется, облегчится и белым станет. Жаль, что у человека не всегда так, что скорбь свою он в груди может годами носить, а нужна ли она там? С природы надо брать примеры.

— А я вот пирожки пеку, — встретила мать усталой улыбкой. — Проходи, — обняла дочку, поцеловала и за дело. — Отец скоро с рыбалки вернется, свежую пожарим, как ты любишь.

Села Лена на стул, смотрит, как мать хлопочет, ждет вопроса.

— Голодная, поди, с дороги? — оборачивается Галина. — Вот, как раз первая партия подоспела, — поставила на стол противень, накрытый любовно платком, а под ним румяные пирожки жаром исходят. — С рисом и яйцом, — рассказывает мать. — А вот те, — тычет на духовку, — с капустой.

— Не люблю с капустой, — качает головой Лена. Ну, когда уже она спросит, отчего томит ее.

— Потому с яблоками еще делаю, — подошла ко второму столу женщина, беря в руки кусочек теста. — Ты пока перекуси, как отец вернется — за стол сядем. Лёшке тоже позвони. Они знают, что ты приедешь, а по времени не договорились. Пусть через два часа приходят.

— Мам, — не выдержала Лена первая. — Почему не спрашиваешь, где Никита?

— Так ты ж моя дочка, Лен, — пожимает та плечами, усмехаясь. — Если б он приехал, а не ты, я б спросила. А так, чего в душу лезть? Может, поругались. Оно мне ни к чему. Сами поженились, сами помиритесь, без нашего. Или случилось чего? — вдруг изменилась та в лице, повернувшись.

— С ним все нормально, — успокоила дочь.

— Ладно, — кивнула Галина, вновь обращаясь лицом к столу.

— Он меня бросил, мама, — внезапно зарыдала Лена, уткнувшись в ладони. — Как собачонку на дороге оставил и уехал.

Глава 2

Замерла мать, кругляш из теста с ладони на стол соскользнул. Повернулась резко.

— На какой дороге? — спросила испуганно.

— Да недалеко отсюда, — кивнула Лена головой в ту сторону. Дождь застучал по металлическому подоконнику, окрапляя стекло брызгами. Телефон зазвонил, но Лена сбросила.

— Кто?

— Свекровь, — грустно вздохнула. — Я ж ее ненароком в это тоже втянула.

— Ее сын, пусть краснеет, нам скрывать нечего.

— Не хочу ничего говорить, — сказала Лена и отключила гаджет.

— Погоди, — мать вытерла руки о передник и вышла, а вернулась с бутылкой чего-то янтарного. Стукнула днищем о стол, так громко опустила, и за стопками полезла. Хрюпнуло стекло друг о друга, утроились рядком небольшие ёмкости.

— Не в положении? — на всякий случай спросила мать, откручивая крышку, и Лена покачала головой. — Тогда во благо, — разлила она наливку. — Главное — меру знать. — Подала стопку дочери, которая принимала ее недоверчиво. Никогда мать такого себе не позволяла, строго за ней следила, а тут сама подносит.

— Чего смотришь, пей? — сказала и в себя опрокинула, пирогом занюхала и румяный бок откусила.

Не принято было такое в доме Ерёминых. Отец бывало принимал по праздникам, а мать и того реже, лишь иногда за компанию. Лёшка тоже не пристрастился, позволял себе, как любой мужчина, но всегда в пределах, а Лена как-то попробовала, и так не понравилось, что смотреть не могла. Но сейчас душа требовала. Выдохнула и тоже залпом. Горло как запылает, обожгло огнем. Вытаращила глаза, рот открыла от удивления и испуга.

— Закусывай, — тычет мать в рот пирогом. — И рассказывай по порядку.