Брошенная в бездну

– Вот это другой разговор. Мне, сынок, люди все уши прожужжали: «Назан-ханым не пара Мазхар-бею! Не достойна она поливать ему воду на руки!» Я, конечно, всем отвечаю, что мне жаль бедняжку. Ведь у неё никого нет на свете, да и как-никак она мать твоего ребёнка. Но если хочешь знать, я напрасно за неё заступаюсь. За твоей женой столько грехов водится, что давно пора вышвырнуть её на улицу.

– Это какие же за ней водятся грехи?

– Нет, дитя моё, нет! – поднялась Хаджер-ханым. – Не заставляй меня рассказывать. Узнают люди добрые и будут говорить: «Да как же свекровь не углядела? Чтоб у неё глаза повылазили!»

Она направилась к двери, но Мазхар преградил ей дорогу:

– Нет, скажешь, сейчас же скажешь, будь я проклят!

Хаджер-ханым испуганно посмотрела на сына:

– И как только открывается рот для этаких слов? Ладно, скажу, но с одним условием: всё останется между нами. Мне об этом по секрету сообщила мать начальника финансового отдела. Но я поклялась ей сохранить всё в тайне. Смотри же, не проговорись…

Она взяла его за руки и с таинственным видом зашептала:

– Назан купила у разносчика товаров заговорённый амулет… Хочет зашить его в подкладку твоего пиджака.

По лицу Мазхара пробежала гримаса отвращения.

– Да, да! Ты уже мне говорила о чём-то подобном…

– Так ведь душа болит за тебя, дитя мое. Думаешь, легко быть матерью? Нет, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах, и законы ты получше других знаешь. Не будет Назан, так появится другая, а потом, может, и третья. Для меня всё едино… Ну, я пошла…

Когда дверь за Хаджер-ханым закрылась, Мазхар ощутил такую острую ненависть к Назан, что ему захотелось тотчас бежать домой и вышвырнуть её на улицу. Но он был вынужден сдержаться. Надо было закончить кое-какие дела в конторе, а потом ехать в суд, где сегодня рассматривалось дело об убийстве, которое он вёл.

Мазхар в изнеможении опустился на стул, стоявший у письменного стола, и поглядел в окно. Погода испортилась: небо заволокло тучами, послышались удары грома. Надвигалась гроза.

9

Когда Мазхар выходил из здания суда по особо тяжким преступлениям, дождь лил словно из ведра. Он прыгнул в один из фаэтонов, мокнувших у подъезда в ожидании седоков.

Выглянув из-под накинутой на голову чёрной клеёнки, извозчик спросил:

– Вас домой, бей-эфенди?

– Нет! – Слово «дом» больно кольнуло его в самое сердце. Он не знал, куда теперь ехать. А может, напротив, хорошо знал. Только ему почему-то хотелось, чтобы извозчик сам назвал заветное место. «Ну и человек ты, – укорял себя Мазхар. – Твоя связь с Жале стала уже притчей во языцех. Мудрено ли извозчику догадаться?» И он сказал решительным голосом:

– Отвези меня в контору, а сам поезжай за Жале.

Извозчик щёлкнул бичом, и лошади побежали, подгоняемые косыми струями дождя.

Мазхар всё ещё продолжал думать о деле, которое только что слушалось в суде. Убийство вызвали распри из-за земельных наделов. Оно было не первым и, конечно, будет не последним. Мазхар это хорошо понимал. Сейчас всё складывалось так, что он, наверное, выиграет этот процесс. Казалось бы, надо быть довольным. Но его буквально преследовали полные ненависти глаза ответчиков-крестьян. Когда он проходил мимо этих людей в неуклюжих чёрных штанах и грубых йемени[12], он слышал за спиной их ропот. А сколько презрения было в их взглядах!

Он закурил сигарету. Казалось, его совесть могла быть спокойной. Закон – на стороне истцов, а он стоял на страже закона. И доказательства, которыми он располагал, были вполне достаточны для того, чтобы выиграть дело и добиться решения о возврате самовольно захваченной крестьянами земли. Всё это так. Но, выиграв дело, он оставит без хлеба и работы многих людей. Значит, решение суда только распалит гнев и ненависть тех, кого силой заставят возвратить землю. Он знал всё это и не мог подавить в себе сочувствия к беднякам крестьянам.

Резким движением Мазхар стряхнул пепел сигареты. Сегодня ему пришлось немало потрудиться. Он добился снятия ареста, наложенного на имущество одних, и наложения ареста на имущество других. Подготовил кассационную жалобу по одному проигранному делу и отправил её на почту. Занимался и какими-то купчими. Одним словом, он чувствовал себя очень усталым и считал, что вправе отдохнуть.

Возле конторы он вышел из фаэтона. Дождь немного утих.

– Ну а теперь поезжай за Жале! – приказал Мазхар.

– Слушаюсь, эфенди.

Жале лежала на кровати и, покуривая сигарету, болтала со своей товаркой Несрин. Болезненная, туберкулёзная Несрин наставляла Жале, словно была её матерью:

– Как бы там ни было, а мы люди пропащие. Но зачем же губить других?

Она упрекала Жале за то, что её связь с Мазхаром зашла так далеко, и взывала к совести подруги.

– А другие прислушивались к голосу своей совести, когда губили меня? Скажи, Несрин? Говорила в них совесть?

Несрин закашлялась. Прижимая ко рту платочек, она пыталась остановить приступ кашля, но это никак не удавалось. Наконец, выплюнув мокроту, она смогла ответить:

– Нет! Нет! Но…