Брошенные машины

Мы стояли в густой тени, неподалёку от нашей машины. Фонари работали, но свет был приглушённым, тусклым. Не было слышно ни звука. На улице — ни единой машины. Весь город замер, отключённый на ночь. Даже луна, хотя и почти полная, еле-еле проглядывала сквозь пелену облаков.

— Просто уйди, и все. Это не для тебя.

— А куда мне идти?

Когда мы вышли из музея, она увязалась за мной, эта девочка. Тапело. Павлин с Хендерсон, как я поняла, уже отправились «на задание».

— Они всегда вас бросают одну?

— Что?

— Ваши друзья. Этот парень и женщина. У вас так всегда: они делают всю работу, а вы пишете свою книгу?

— Ну, типа того.

— Но вы все это начали, правильно? И в вас вся проблема.

— Какая проблема?

— Ну, то есть вы же все это затеяли?

— Да, я все это затеяла.

— А в чём тогда дело? Вы уже очень сильно больны? И не можете сами все сделать? Да?

Я обернулась к ней.

— Мы все больны, девочка.

— Да, мы все больны. Но вам хуже, чем им.

Она стояла, прислонившись к стене, и курила. Всем своим видом давая понять, что ей на все положить. Как она стояла, как выдыхала дым — во всём сквозило деланное безразличие. Хотя, наверное, в её возрасте все такие.

— Тебе есть, где сегодня переночевать? — спросила я.

— Ну, найду что-нибудь.

— Тебе это уже не в новинку?

— Ага. Я давно путешествую.

— Очень давно?

— Ну, так…

— Так — это сколько?

— Ну, долго.

Она врала. И я это знала, и уже собралась предложить ей переночевать у нас, но тут она обратила моё внимание на дом. Теперь свет стал ярче. Он то загорался, то гас — безо всякой системы.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю.

Мы подошли сюда где-то полчаса назад, а сколько Павлин с Хендерсон пробыли в доме — этого я не знала. Но в любом случае слишком долго. Я пошла к машине, чтобы взять фонарик.

— Вы куда?

— Я за ними.

— Хорошо. Ладно. Я с вами.

— Нет.

— А вдруг я смогу чем-то помочь.

— Слушай. — Я повернулась к ней. — Может, ты просто…

— Что?

— Тапело, пожалуйста…

— Да?

— Уйди. Я тебя очень прошу. Отъебись.

— Ага.

Я её обидела. Я это увидела и пожалела, что обошлась с ней так грубо и что послала её матом, но у меня просто не было выхода. На тот момент.

— Уходи.

И я отвернулась, и перешла через улицу, и пошла прямо к входу в турагентство.

* * *

Я обошла здание сбоку, по узенькой улочке, и там были ворота, что вели в маленький дворик. Задняя дверь была не заперта, и я вошла внутрь. Это был склад. Лучик фонарика высветил картонные коробки, пачки рекламных брошюрок, два компьютера с разбитыми мониторами. Пол был влажным и липким. Там было что-то разлито. Какая-то темно-красная жидкость. Потёки такого же цвета были и на стенах. Жидкость сочилась сверху, с потолка. Из-под плафонов верхнего освещения. У меня было странное ощущение, что в комнате переизбыток воздуха: слишком много молекул набились в тесное пространство. Жарко, душно и влажно. Даже свет фонарика был каким-то разморённым и вялым. Луч болезненно жёлтого света как будто прилипал ко всему, к чему прикасался.

Жутковатая тишина, звон в ушах. Далёкие проблески звука.

Я все думала, почему они так беспечно не заперли дверь. А потом я вошла в помещение агентства, и всё стало ясно. Там была женщина. Одна, в темноте. Она вся дрожала, забившись в угол. Водила руками в воздухе перед собой, раскачивалась из стороны в сторону.

Да, ей было уже совсем плохо.

Искушение было велико. Мы уже видели это не раз. Необратимые повреждения. Люди владеют сокровищами и считают, что обретут в них спасение; но потом выясняется, причём всегда слишком поздно, что есть только боль, только печаль. Но это был очень тяжёлый случай. Женщина полностью выпала из реальности. Может, она меня видела. Как я стою и смотрю на неё. Не знаю.

Я поднялась на второй этаж. Густая красная жидкость, разлитая на ступеньках, источала сладковатый, насыщенный запах. Вроде бы очень знакомый запах: что-то из прошлой жизни, вспомнить бы ещё что. Звуки сделались громче — размеренные, гипнотические. Две двери, одна ведёт в помещение, что выходит на улицу, осторожно, тихонько…

Каждый раз все по-другому. Всегда.

Кингсли действует, исходя из своих собственных домыслов и догадок, иногда он вообще ничего не знает, но, как правило, он знает место, где находится очередной кусок зеркала. Он даёт мне подсказки, но у меня всё равно каждый раз возникают сомнения. Мне не верится, что так бывает. Несмотря на всё то, что я уже видела за последние месяцы.

Я застыла в дверях и вдруг поняла, что не могу сдвинуться с места. Как будто что-то меня держало. Это было то самое помещение, за которым мы с Тапело наблюдали с улицы. Я водила фонариком, пытаясь понять, что это за фигуры, там, в темноте. Едва различимые в слабом свете. Сперва я подумала, что это статуи. Они стояли вразброс, по всей комнате, около дюжины людей, захваченных в судорожно застывших позах. Руки подняты над головой, головы запрокинуты к потолку, шеи вытянуты вперёд. Они все замерли неподвижно. Как заколдованные. Ближайший ко мне, молодой человек, стоял на коленях, закрывая руками лицо; такая неправильная молитва.