Брошенные машины

Часов, минут и мгновений. Все…

Я не знаю, может быть, это неправильно, но, как бы там ни было, эти люди дают нам отсрочку. Такие, как Тапело. Эти одинокие люди, которых так мало.

Я прикоснулась к её руке.

— Что?

— Слушай…

— Что там у вас происходит? — спросила Хендерсон.

— Я хочу ей рассказать.

Хендерсон не обернулась к нам. Она только хмыкнула и покачала головой.

— Что рассказать? О чём? — спросила Тапело.

— Дело твоё, Марлин, — сказала Хендерсон. — Мы тут вообще ни при чём, только, как говорится, за ради денег.

— Каких денег?

— Больших денег, девочка. Ты столько в жизни не видела.

Мы выехали на эстакаду над промышленной зоной: большие здания без окон, автостоянки, складские ангары. Рваные клочья дыма. Все — бесцветное, тусклое. А вдалеке — стеклянный фасад офисной башни, сжимающей небо в холодных объятиях.

— Так что ты хотела мне рассказать? — спросила Тапело. Я посмотрела на неё.

— Есть один человек. Его зовут Кингсли.

— Да, это я уже знаю.

— Я брала у него интервью для журнала. Так мы с ним и познакомились.

— И этот Кингсли…

— Коллекционер.

Тапело на секунду задумалась.

— Ага. И что он коллекционирует?

— Да разные вещи. Диковины, хитрые изобретения. Зеркала…

— А он что, красивый мужчина?

— Дело не в этом…

— Значит, он сумасшедший?

— Сумасшедший?

— Ага, — сказала Тапело. — Это такой сумасшедший красавец, который только и делает, что целыми днями смотрится в зеркало. И по ночам тоже.

— Нет. Он не сумасшедший…

— Ну еб твою мать, — сказала Хендерсон. — Чего тут рассказывать? У нас есть работа, и мы её делаем.

— Да ладно, Бев, — сказал Павлин. — Все очень непросто.

Мы слегка сбавили скорость, чтобы нас обогнал грузовик доставки. Впереди машин было больше — они выезжали на автостраду с подъездной дороги. Водители психовали, машины сигналили. Клочья дыма подплывали все ближе.

— Кажется, я пропустил нужный съезд, — сказал Павлин.

— Что? — сказала Хендерсон.

— Я не знаю…

У меня перед глазами стояла мутная жёлтая пелена, которая дрожала, как пламя.

— И вчера вечером, — сказала Тапело, — это зеркало…

— Да, это тоже часть нашей работы, — сказала Хендерсон.

— Это особое зеркало, да? Не простое?

— Ага. Непростое — очень верное определение. Спроси у Марлин.

И тогда девочка прикоснулась к моей руке. Я уверена, что так и было. Она протянула руку, и прикоснулась ко мне, и, может быть, что-то спросила. Но теперь я могла сосредоточиться лишь на дороге, где машины и дым. И предупредительные огни на сигнальных мостах над шоссе. И жёлтое пламя перед глазами, что пульсировало и дрожало в своём собственном ритме.

— Осторожнее, — сказала Хендерсон.

— Я осторожно, — сказал Павлин.

Машины заполнили всю автостраду. Кто-то ехал гораздо быстрее, чем положено. Кто-то еле тащился — как мы. И я вдруг поняла, что никто на дороге не едет с нормальной скоростью. Причём медленные и быстрые не уравновешивали друг друга; эти два противоречия вступали в конфликт, бились, сталкивались, скрежетали.

— Блядь.

— Павлин…

Я периодически выпадала из зримой реальности, как будто мои глаза закрывались и открывались сами по себе. Машины менялись местами, но я не видела, как это происходило.

— Смотри, куда едешь!

Не было ровной дороги, мир стал зернистым, он как будто крошился, беззащитный, открытый, жестокий — мир крупным планом, — и машину занесло, и протащило через две полосы, когда руки Павлина сбились на руле, и нас закружило, и унесло прочь от себя.

* * *

Тело Анджелы, её очень красивый гроб, её волосы, кожа, её кости и плоть — сейчас все отправится в печь крематория. Маленькая церквушка. Лицо моей матери смято болью, вне досягаемости; и пустота рядом с ней — там, где должен был стоять мой отец. И мой муж, через проход от меня. Такой далёкий. Чёрный занавес отъезжает в сторону, возвращается на место. Закрывается. Вне досягаемости. Я не знаю, что это было, но я действительно чувствовала, как во мне что-то сгорает. Вместе с ней.

Закрывается. В дыму, в пепле, во мне.

Вместе с ней…

Я не помню, что было потом. Дни слились в сплошное пятно. Ничто. Темнота. Всё утонуло в шуме. А потом, где-то через неделю после похорон, я очнулась перед дверью Кингсли — вообще без понятия, как я там оказалась. Мне вспомнилось, как я была здесь в последний раз. Наша прогулка по саду, по тропинкам среди деревьев. Церковная купель, зеркало, искрящееся под водой. Тогда Кингсли предложил мне работу, но я отказалась, хотя и не без сожаления, потому что мне было страшно. Я испугалась того, что открылось мне в той воде. Лицо, поднявшееся со дна, образ, который потом обернулся правдой, долгие недели болезни, Анджела, за последней чертой, куда я уже не смогу дотянуться, и никто не сможет…

Моё лицо, все в слезах.