Брошенный

С тех пор — долгое и пустое существование, постоянно омраченное мыслью о ребенке! Она больше не видела, ни разу не видела маленькое существо, — рожденное ею, не видела своего сына! Его взяли, унесли, спрятали где-то. Она знала лишь, что его отдали на воспитание в семью нормандских крестьян, что он сам стал крестьянином, удачно женился и был хорошо обеспечен своим отцом, имени которого не знал.

Сколько раз за сорок лет она порывалась ехать к нему — увидеть, обнять его! Она не могла представить себе, что он вырос. Ей всегда вспоминалась человеческая личинка, которую она всего один день обнимала и прижимала к своей истерзанной груди.

Сколько раз говорила она своему любовнику: «Я больше не могу, я хочу, его видеть, я поеду…»

И всегда он не пускал, отговаривал ее. Она не в силах будет сдержать волнение, совладеть с собой, тот человек догадается, захочет извлечь из этого выгоду. Она погубит себя.

— Какой он? — спрашивала г-жа де Кадур.

— Не знаю. Я его больше не видел.

— Как это можно? Иметь сына и не знать его, бояться его, отталкивать, как что-то постыдное!

Это было чудовищно.

Они шли по длинной дороге, истомленные жгучим солнцем, все поднимаясь и поднимаясь в гору. Она заговорила снова:

— Разве это не похоже на кару? У меня не было других детей. Нет, я не могла дольше противиться желанию увидеть его, оно преследует меня сорок лет! Вам, мужчинам, этого не понять! Подумайте, мне осталось недолго жить, и вдруг я бы не увидела его перед смертью! Не увидела — мыслимо ли это? Как я могла ждать так долго? Всю жизнь я думала о нем. Как ужасно было из-за этого мое существование! Всякий день, когда я просыпалась, слышите, всякий день, — первая моя мысль была о нем, о моем ребенке. Какой он? О, как я перед ним виновата! Разве можно в таких случаях считаться с мнением света? Я должна была бросить все и ехать к нему, воспитывать, любить его. И, конечно, я была бы счастливее… Но я не решилась! Я была малодушна. Как я страдала! Маленькие, брошенные существа!.. Как они должны ненавидеть своих матерей!

Она вдруг остановилась, захлебнувшись слезами. Долина в слепящем свете знойного дня была пустынна и безмолвна. Только кузнечики неумолчно и пронзительно трещали, прыгая в редкой и желтой траве по обеим сторонам дороги.

— Посидите немного, — сказал он.

Он отвел ее к краю придорожной канавы, и она в изнеможении опустилась на землю, закрыв лицо руками. Ее седые волосы, завитые локонами, распустились; она плакала, не в силах превозмочь своей глубокой скорби.

Он стоял перед нею в тревоге и не знал, что сказать.

— Перестаньте!.. Будьте мужественны! — бормотал он.

Она поднялась.

— Да, у меня хватит мужества.

И, отерев глаза, она снова двинулась в путь неровной старческой походкой. Немного дальше дорога вела через рощицу, в которой приютилось несколько домиков. Путники уже слышали равномерный и звонкий стук кузнечного молота по наковальне.

Вскоре они увидели справа от дороги телегу перед каким-то зданием; дальше, под навесом, два человека подковывали лошадь.

Г-н д'Апреваль направился к ним.

— Где ферма Пьера Бенедикта? — крикнул он.

Один из кузнецов ответил:

— Свернете налево, как раз у самого кабачка, а потом идите все прямо. Третий двор от фермы Порета. У калитки — елочка. Не ошибетесь.

Они повернули налево. Теперь женщина шла совсем медленно, ноги у нее подкашивались, сердце колотилось так неистово, что она задыхалась.

На каждом шагу она шептала, словно молилась:

— Боже мой! О боже мой!

Невыносимое волнение сдавило ей горло, она пошатывалась и еле переступала, как будто у нее отнимались ноги.

Г-н д'Апреваль нервничал и был бледен.

— Раз вы не можете владеть собою, вы сразу выдадите себя, — резко сказал он. — Постарайтесь держать себя в руках.

Она пробормотала:

— Где взять силы? Мой сын. Подумать только, я увижу моего сына!

Они шли узкой проселочной дорогой между дворами ферм под ветвями двойного ряда буков, посаженных вдоль канав. И вдруг очутились у деревянного забора, перед которым росла молодая ель.

— Здесь, — сказал г-н д'Апреваль. Она сразу остановилась и огляделась.

Широкий двор, обсаженный яблонями, тянулся до маленького домика, крытого соломой. Напротив — конюшня, рига, хлев, курятник. Под шиферным навесом — деревенские повозки: телега, двуколка, шарабан. Четыре теленка щипали ярко-зеленую траву в тени деревьев. По двору бродили черные куры.

Ни звука. Дверь в доме стояла настежь. Но никого не было видно.

Они вошли. Из бочки, лежащей под высокой грушей, выскочила черная собака и принялась яростно лаять.

У входа, вдоль стены дома, четыре улья на дощатых подставках выставили в ряд свои соломенные купола.

Г-н д'Апреваль подошел к домику и крикнул:

— Есть кто-нибудь?

На пороге показалась девочка лет десяти, в рубашке и шерстяной юбке, с босыми грязными ногами, застенчивая и угрюмая на вид. Она остановилась в дверях, словно преграждая вход.

— Вам чего надо? — спросила она.

— Отец дома?

— Нет.

— Где он?

— Не знаю.

— А мама?

— Пошла коров доить.

— Скоро она вернется?

— Не знаю.

Тут вдруг старая дама, словно испугавшись, что ее уведут насильно, торопливо сказала: