Бросок на Альбион

Конь Вильгельма вылетел на центральную площадь, встал на дыбы, заржал то ли от зноя, то ли страха – боятся звери огня! – и, подгоняемый неистовым седоком, рванулся вперед, но наступил левым передним копытом на огненные головешки, прикрытые толстым слоем пепла, дернулся от боли, не выдержал, завалился на бок.

Огромный Вильгельм упал на землю и поранил себе живот о разорванный ржавый обруч. Рана показалась ему небольшой. Мало ли царапин исполосовали его тело! Мало ли было порезов в боях. Чепуха! Главное сейчас месть. Мстить надо всем французам за наглость короля Филиппа. Вильгельм, гневно размахивая руками и топая могучими ногами, кричал, грозился, бегал по центральной площади до тех пор, пока к нему не подвели еще одну лошадь, могучую, с нескрываемым страхом в черных глазах. Он сел на нее и только теперь почувствовал резкую, нарастающую боль в животе.

Стоявшие рядом рыцари увидели искореженное лицо короля, перепугались: таким беспомощным они его еще не видели. Вильгельма хватило лишь на то, чтобы выбраться из пылающего города. На берегу реки, у леса, он остановился, отпустил поводья, схватился руками за живот. Рыцари помогли ему слезть с коня.

Люди издавна заметили, что крупные, сильные мужчины плохо переносят боль, капризничают по-детски, требуя к себе постоянного внимания близких, родных. Вильгельму очень хотелось в те дни, недели быть маленьким мальчонкой, и чтобы рядом всегда находилась его матушка, исполняла все его повеления, просьбы, прихоти. Матушки рядом не было. «Прелестная полоскальщица», незаконная жена Роберта Дьявола, умерла давно, и сына своего она не воспитывала, не баловала, и Вильгельм в былые годы о ней старался думать поменьше. Но в ту припозднившуюся осень он думал о ней часто, скрывая это даже от сыновей. Казалось, что ему, королю Англии, его матушка, «незаконно его родившая»?! Он ее и не знал-то, с семи лет находясь в Париже…

Прихоти и повеления Вильгельма исполнялись мгновенно, а он все был недоволен, раздражителен, часто злился. Он не мог никому сказать, что хочет видеть хотя бы портрет своей матери, что ему хочется хотя бы поговорить с кем-нибудь, очень добрым, о своих родителях. Он не мог выдать себя. Даже в бреду Вильгельм не выдавал своего желания. А бредил он все чаще.

Месяц пролежал король Англии в постели, рана не заживала, положение ухудшалось, боли становились все сильнее, все назойливее.

Вильгельм призвал к себе Ланфранка, не раз выручавшего его в безвыходных ситуациях, долго говорил с ним, ставшим теперь архиепископом Кентерберийским. О чем говорили эти два человека, совершившие столь грандиозное дело на Альбионе? Может быть, о своих победах – говорить об этом приятно даже смертнику? Может быть, и об этом говорили они. Но, вероятнее всего, тема последних бесед Ланфранка и Вильгельма была иной. Через несколько дней Ланфранк уехал в Англию. Вильгельм некоторое время о чем-то напряженно думал. Он действительно сделал великое дело, заложив основы государства, новой нации. Вильгельм мог считать себя счастливым человеком. Он добился всего, о чем мечтал.

Но счастливым человеком король Англии себя не считал. Счастливые люди отличаются от всех остальных прежде всего душевным спокойствием, внутренним равновесием. Их очень трудно вывести из себя, особенно в таком серьезном возрасте.

– Это так, – подумал вслух Вильгельм.

– Ты что-то сказал? – спросил Гильом, не отходивший от постели больного вместе с младшим братом Анри.

– Позови писаря, – повелел монарх очень спокойным голосом. Перепуганный сын вышел из опочивальни, вскоре вернулся.

Король молчал.

Никогда раньше о счастье он не думал. Он его добывал своими победами. Много у него было побед. Вошел писарь.

– Запиши, – властно повелел король. – На восстановление разрушенных в Манте-на-Сене церквей я выделяю, – и он назвал такую сумму, которая удивила сыновей. Вильгельм продолжил: – Выделить монастырям и на бедных Англии…

Денег в государственной казне было много, может быть, потому, что никогда ранее Вильгельм не разбазаривал их налево и направо, но личных средств у Вильгельма было очень мало.

– Так надо, – сказал он, заметив удивление сыновей, когда они остались одни.

Счастливые люди не нуждаются в прощении. Прощение не покупается и не продается. Вильгельм и об этом знал. И Ланфранк знал об этом. И все же король Англии, после разговора с архиепископом Кентерберийским решил, что нужно восстановить церкви в Манте-на-Сене и выделить деньги на монастыри и бедных Англии.

– Позовите писаря, – попросил вечером Вильгельм, и сыновья беспрекословно исполнили просьбу отца, хотя и волнуясь.

– Повелеваю освободить из темницы Моркара, Сиварда Бьёорна, Вульфнота – брата Гарольда, норманна Роджера, Эда, епископа Байеского, брата моего по матери.

Вильгельм почувствовал близкую смерть – это она потребовала от него столь решительного шага. Он исполнил ее волю, надеясь ублажить ее, остановить на безопасном от себя расстоянии. Несколько дней после этих указов лицо Вильгельма светилось надеждой.

Он был несчастным человеком: надежда вскоре покинула его. Это заметили все.