Бросок на Прагу (сборник)

Старуха подняла руку, собираясь что-то сказать, но Борисов решительно шагнул дальше. Не нужна ему эта ведьма с сочными прожаренными котлетами. Голова невольно закружилась, земля под ногами сдвинулась в сторону, и Борисов неожиданно засомневался: может, все-таки выменять часы на котлеты? Котлеты будут полезнее, чем хлеб. Поморщился: знать бы, из чего эти котлеты сделаны. Сколько все-таки силы и сколько слабости в человеке и как он зависит от обстоятельств; получив толчок с левой стороны, несется вправо, метелит руками по воздуху, следует толчок справа — и он несется влево, также крутя «мельницу». И то Борисову было охота купить, и се: продуктов-то в блокадном Питере, оказывается, много…

Следующим ему подвернулся бледнолицый молодой человек с вилком квашеной капусты. От вилка одуряюще вкусно остро пахло укропом, и Борисов невольно поджал губы: в мире, оказывается, есть не только запахи дыма, спаленного пороха и горячего железа — есть и те, что давным-давно уже забыты.

— Нет! — решительно мотнул он головой.

— Ну и дурак! — не замедлил высказаться владелец капустного вилка.

На рынке продавали даже вино — бутылку чернильного цвета, заткнутую пробкой и опечатанную сургучом, продавали сыр, нарезанный мелкими, солнечно просвечивающими насквозь скибочками, почему-то к сыру народ приценивался больше всего, и владелец его — высокий человек в пальто с шалевым меховым воротником и шапке-пирожке, невозмутимый, с дворянской внешностью, — спокойно и внушительно отвечал на вопросы. Главное — сыр очень полезен для дистрофиков, ничто так не полезно для исхудавших людей с подведенными животами, как несколько ломтиков сыра, — сыр и кровь восстанавливает, и мозги очищает, и сил дает столько, сколько не дают двенадцать паек хлеба.

— А откуда у вас, гражданин, сыр-то? — подле человека с дворянской внешностью неожиданно возникла котлетная старуха.

— С Большой земли, — с достоинством ответил тот.

— А как сюда попал?

— По воздуху. — Человек, торгующий сыром, чуть приметно усмехнулся.

— Это как же? — подозрительно сощурилась старуха.

— Сын — летчик. Привез из Москвы. Он этот сыр по авиационному пайку получает, понятно или нет?

— Лучше бы он тебе шоколаду привез, — хмыкнула старуха, — чем этот творог. По мне, котлеты голодному человеку полезнее, чем сыр. — Старуха взвыла высоким пронзительно-резким голосом: — Граждане хорошие, соколики ясные, покупайте котлеты! Настоящие мясные котлеты!

На часы владелец сыра свой товар не менял — только на ювелирные побрякушки. Складывал в карман сережки, цепочки, кольца, кулоны, прочие золотые безделицы. Борисову сделалось противно, он отвернулся от этого человека.

Неожиданно базар пришел в движение, скорость жизни убыстрилась, некоторые мастера купли-продажи, как, например, бледноликий молодой человек, предлагающий купить вилок капусты, вообще исчезли. Словно в сказке: был человек и вдруг — фьють! Пронесся ветер, поднял снежную пыль, накрыл человека с головой, а когда белая простынь опала — человека уже не было. Он словно бы сквозь землю проваливался. Борисов подивился неведомому явлению — жаль, что дело происходит в блокаду и о нем не знают ученые. Если бы происходило в другую пору да на глазах титулованных мужей с докторскими степенями и профессорскими званиями — непременно было бы сделано важное научное открытие.

На базаре появился патруль — трое с автоматами. Весь Питер в патрулях. У театра — патруль, у часов — патруль, здесь — патруль. Борисову показалось, что это те же самые люди, которые были около Театра музкомедии. Котлетная старуха, побледнев, прислонилась к сугробу, прижала к себе сверток с едой.

Патруль сделал круг и остановился подле старухи.

— Чего это у тебя, мамаша? — поинтересовался командир-сержант в длиннополой старой шинели с грубо заштопанным плечом: шинель просекла пуля, искусных женских рук рядом не оказалось, поэтому сержант заделал дырку сам — неумело, наспех, кривопало, светлыми нитками, которые, чтоб меньше выделялись, были затерты химическим карандашом.

— Как — что? — упавшим сиплым голосом поинтересовалась старуха, стрельнула глазами в сторону, будто хотела нырнуть в отвалы сугробов.

— В руках, спрашиваю, что?

— А-а. — Старуха тетешкнула сверток. — Как что? Имущество. Одежда.

— Покажи, — потребовал сержант.

— Это что ж такое делается, а? — взвизгнула старуха тонким детским голосом. — Родная советская власть советского же человека обижает! Что ж это делается? Вы лучше бы шпионов ловили!

— И шпионов поймаем, — пообещал старший наряда, — но то иных людей забота, а наша — базарная. Что за одежда?

— Обычная одежда! Капор! Старушья накидка, говном провоняла. Все ясно?

— Покажи. — Старший не отступал от старухи.

Борисов оглянулся, поискал высокого степенного интеллигента в шапке пирожком, который торговал сыром, привезенные сыном-летчиком с Большой земли, не нашел, усмехнулся горько, ощутил неожиданно симпатию к сержанту — дело вроде бы делает.

— А не стыдно бабьи вещи разглядывать? — визгливый старушечий голос пластал крутой морозный воздух, будто студень. — Глаза набок не свернутся?