Бровь Брежнева

Через минуту стол оказался заставленный едой и напитками. Стаканы сменились на «кханци» – рога с вином. Пили за встречу, за дружбу, за «стрельбы, кроссы, марш-броски, за АКС, Д-6, РД», за «Святую Церковь, в скорби и обстоянии сущую…» Полуянов так и не разобрал, то ли Вахтанг с Мутерперелем вместе служили в гвардейском десантно-штурмовом полку Тамани, то ли учились на богословско-пастырском отделении духовной семинарии Алупки.

«Кханци» оказался коварной штукой! Пьешь, пьешь, из него, и кажется нет этому конца. И вот, вроде все, напор становиться меньше, задираешь рог выше… А в нем оказывается еще столько же вина!

Пили два дня. От пьянства у Полуянова началась водянка: ноги и руки распухли так, что он не мог натянуть штаны и рубашку. Мутерперель бредил. Вахтанга он принял за некую Клавдию Васильевну. Он щипал его за щеку и шутил:

– Клавдия Васильевна, где же ваши эполеты? Без эполетов у нас не будет менуэта… Если, конечно, вы понимаете, о чем я…, – похабно подмигивал Мутерперель.

На третий день вернулась жена Вахтанга – молодая кареглазая грузинка и выгнала Мутерпереля с Полуяновым.

Сутки Полуянова рвало вином и шашлыками с кинзой. Лицо оплыло, веки не хотели открываться. Колотило так, что что пружинная сетка кровати ходила ходуном. Бросало то в жар, то в холод. Бабка Снежана хлопотала: меняла намокшие от пота простыни, вычищала тазики с блевотиной, выводила во двор помочиться, стоически отпаивала куриным бульоном.

На следующий день приехал Мутерперель. Осунувшийся, похудевший, но полный деятельной энергии. Загрохотал альпинистскими ботинками по деревянному полу.

– Сегодня поднимаемся на гору смотреть засекреченный радарный комплекс, – сходу сообщил он. – Видали на горе большие белые шары? Вот это он и есть! С военными я уже договорился!

Каждый его шаг отдавался в голове Полуянова пронзительной головной болью. Не выдержав, он взорвался:

– Зачем вы это мне все устроили? Я неделю уже только и делаю, что пью с вашими дегенеративными друзьями! На хрена мне ваша библиотека? Эта блядская голова Леприкона? Долбанный дрессированный зубр? Зачем весь этот цирк?

– Ну как же…, – изумился Мутерперель. – Вы же тогда еще, в первый день, мне как бы намекали… Чтобы нас не закрыли… «Подумайте, что можно сделать…» Вот я и сделал… Я старался… Я как лучше хотел, – сбился он на виноватый тон. – Везде, как самого дорого гостя… От всей души. Лучшие людей города… Сам Артем Артемович…

– Вы что не понимаете на что я вам намекал?

Вытянув перед самым лицом Мутерпереля руку Полуянов выразительно потер большим пальцем об указательный и средний.

Лицо Мутерпереля озарилось.

– Понял! И как же я сразу не догадался? – радостно прокричал он и бросился бегом из гостиницы.

К вечеру Полуянову стало значительно лучше. Он даже смог полноценно поесть. Прилег на кровать, думая подремать. В комнате царил полумрак. Свет не включался во всей гостинице. Единственным освещением в его комнате служила горящая в углах лампадка.

Заиграла мелодия Джо Кокера «You can leave your hat on». В проеме дверей образовалась бабка Снежана. Изгибаясь в такт музыки, она стала медленно раздеваться. Первым с головы был снят платок с люрексом. Всколоченные седые волосы плавным движением рук она завела назад. Расстегнув кофту и стянув с себя через голову цветастую юбку, она оказалась в одних полотняных панталонах. Тяжелые пожухлые груди свисали на впалый живот.

Пораженный происходящим Полуянов не находил в себе сил встать. Подойдя ближе, бабка Снежана забралась на кровать. От нее пахло луком и сладковатой старостью. Улыбаясь беззубым ртом, она засунула руку Погожему в штаны и ухватилась за член. Он подскочил в ужасе.

– Это вы что творите? Вы же мне в матери… в бабушки годитесь!

Ах ты сученыш московский! – разъярилась она. – Я к тебе, значит, со всей душой, а ты брезгуешь! Мне в «Пилотке» такие дрыщи, как ты по пятьдесят штук за резинку трусов засовывали, а я их на хер посылала! У меня по пятнадцать «приватов» за ночь было! На меня из самого Мариуполя приезжали любоваться! Ибаться он со мной не хочет! Замухрыш столичный! Я с самим этим…. В зеленых мокасинах еще ходил… Я в 92 году весь 108-й гвардейский десантно-штурмовой Кубанский Казачий ордена Красной Звезды полк перетрахала! А он, видите ли, рожей своей воротит!

В руках бабки Снежаны образовался деревянный половник, и она начала колотить им Полуянова.

Поднявшись на гору, Полуянов направился в скит с монахами.

Монахи в тех же позах что и неделю назад. Первый бесстрастно, монотонно читал из книги с цветастой обложкой: «Я отпустил свое тело втыкаться грудью в тяжелые Настины груди, туго заполнившие пространство между нами, рукам позволил подтягиваться, уцепившись за ее плечи, животу скользить по ее животу…».

Второй так и нес свою тарабарщину из советской энциклопедии на монгольском языке, третий, подыгрывая себе на укулеле, пел «И все идет по плану».

Мутерперель скрестив руки на груди, стоял, задумчиво вглядываясь вдаль. Увидев Полуянова, он скабрезно заулыбался, бросился на встречу.

– Ну как, как оно? – скалился он.

– Вы совсем с ума тут все посходили?