Брожение

— Ты что, оглохла? Где мои штиблеты, черт возьми!

Неожиданно он смолк: верно, жена сказала ему о присутствии Янки. Заскрипела кровать. Геня встал и принялся одеваться. Стефа, робея, принесла ему воды, штиблеты, белье. Она даже не смела взглянуть на Янку, которая из деликатности отвернулась к окну. Янку возмущала рабская покорность Залеской.

Янова вернулась с улицы и начала накрывать стол в гостиной, которая была в то же время столовой и детской. Старуха так радовалась приезду Янки, что поминутно прибегала посмотреть на нее и поцеловать ей руку.

— Я так рада, барышня, так рада, — бормотала она, глядя на Янку преданными глазами.

— Приветствую вас, дорогая пани! — воскликнул Залеский, появляясь из спальни. На нем был светлый костюм и голубой галстук, завязанный большим узлом, как у артиста. Свежий, улыбающийся, благоухающий, в рубашке с розовыми полосками и белым воротничком, в лакированных туфлях, очаровательный, как провинциальный тенор, с глупой, истинно тенорской улыбкой на устах, он подошел к Янке и потряс ей руку с такой силой, словно хотел оторвать ее. Затем он небрежно сел на стул, заложил ногу на ногу, вставил в глаз монокль, вытянул манжеты да так и остался сидеть с прищуренными глазами, позволяя благосклонно восхищаться собой.

— Право же, если бы я встретила вас на улице, я бы не узнала! — начала Янка, с трудом сдерживая смех: таким придурковатым и забавным показался он ей.

— Si… si… signora! [19]Это вполне естественно! — проговорил он с комической напыщенностью. — Такой человек, как я, не мог быть на высоте положения в Буковце, в этой жалкой дыре. Я сам удивляюсь, как я мог выдержать там так долго, — закончил он высокомерно, вставляя в глаз выпавший монокль.

— Генусик, проси панну Янину к столу. Завтрак готов.

— Пани, — произнес он с поклоном и королевским движением руки пригласил ее сесть.

— Если бы я раньше стал работать над голосом, я уже теперь пел бы в опере, но пока что вынужден ждать; надо будет еще съездить на полгода в Милан.

— Так советуют мужу, но это еще не решено, потому что…

— Не перебивай, жена… Будет так, как я пожелаю. К тому же у меня очень богатый меценат, он в восторге от моего голоса. Поверите ли, я беру верхнее си как Межвинский [20]… А-а!.. — Он пропел довольно свободно какой-то пассаж. — Меценат говорит, что у меня в верхнем регистре благороднейший металл. Для первого своего выступления беру Ентека из «Гальки». Жена! — крикнул он грозно, разбив яйцо, лежавшее перед ним на салфетке. — Эти яйца вкрутую; ты ведь знаешь, такие мне нельзя!

— Сейчас будут другие. Янова, я вам каждый день твержу, чтобы вы варили яйца всмятку.

— Выдумки это все, я их почти и не держала в кипятке. Вы только и делаете, что капризничаете, как малое дитя: то ему яйца переварены, то пересолены, то…

— Моя Бавкида, не шуми, принеси свежие яйца.

— Принеси… А если все вышли?

— Купи, свари и подай, да поскорее! — крикнул Залеский, втискивая в глаз монокль, который у него поминутно вываливался.

Залеская снова настрочила письмецо, и через некоторое время Геня с важностью проглотил два сырых яйца. Грызя сухарики и запивая их сладким чаем, он торжественно заявил:

— Искусство — это мученичество!.. Знаете, я ем сухари, как ребенок.

— Такое самопожертвование не останется без награды, — ответила Янка. Но он не понял иронии.

— Как отец? Я слышал обо всем, мне было очень неприятно. Но поверьте, этого следовало ожидать. В отношениях с людьми он был суховат, часто несправедлив. Ничего не поделаешь, это человек старой закваски, рутинер.

— Когда ваша свадьба? — быстро перебила его супруга.

— В начале мая.

— А, вы выходите за этого… как его… ага, за Гжесикевича, славный малый! Конечно, он не орел, но все же, как бы это сказать, — Залеский щелкнул пальцами, вытянул манжеты и вставил в глаз монокль. — В общем, не в этом дело. Поздравляю от всего сердца и желаю счастья.

— Благодарю, я со своей стороны желаю вам успеха на сцене, — ответила Янка сухо: его покровительственный тон раздражал ее.

— Успех, цветы, аплодисменты… О, все это будет, даю вам честное слово. — Он по-актерски прижал руку к сердцу, вытер носовым платком губы, отряхнул обшлага, не церемонясь с присутствующими оглядел себя в зеркале напротив стола и встал.

— Прошу прощения, приходится отказаться от столь приятного общества и уйти.

— Генусик, ведь мы же собирались идти вместе, помнишь куда?..

— Не стану вам мешать. Я заглянула только на минутку, мне предстоит еще зайти в магазин, — сказала Янка, поднявшись и надевая шляпу.

— Жена останется дома. Я забыл, один композитор назначил мне свидание. Addio, ma bella, addio, signora! [21]— Он послал Янке воздушный поцелуй, небрежно кивнул головой на прощание и вышел.

Его голос, насыщенный благороднейшим металлом, в последний раз прогремел на лестнице.