Брожение

— Вельможный пан спрашивает, можно ли войти к вельможной пани в рабочей одежде?

— Нет! — Она сердито сдвинула брови и добавила с презрением: — Какой хам! — Она всегда заставляла мужа мыться и переодеваться, когда он вечером возвращался с поля.

— А как ужин? — спросила она у вернувшейся Фифи.

— Сейчас будет. Я кончила «Старый замок», чудная вещь, — заговорила Фифи с сильным французским акцентом. — После ужина будем заниматься? — поспешила она изменить тему разговора, испуганная тем, что хозяйка нахмурилась.

— Да! — И Юзя продолжала качаться, не взглянув на француженку. Фифи достала книги, затем стала делать в тетрадях пометки красным карандашом.

Юзя втайне училась французскому языку. Она была так прилежна и делала такие успехи, что Фифи просто поражалась. Никто, даже муж, не знал, что Юзя учится говорить по-французски. А ей очень хотелось овладеть языком: однажды на балу какая-то дама громко спросила у нее что-то по-французски и, не получив ответа, удивилась вслух, как это полька может не знать французского. Юзю чуть удар не хватил от злости, и она решила учиться. Давалось ей это с трудом, но она все превозмогла упорством, с которым принялась за учение. Ее мучило ненасытное честолюбие. Она ненавидела всех женщин, в чьем обществе бывала, — смеялась над ними, язвила острым жалом сарказма и вместе с тем страстно хотела превзойти их пышностью и богатством. Дома она довольствовалась простой пищей, ненамного лучше мужицкой, по нескольку раз переделывала одни и те же платья, на стол велела подавать кофе из жженого гороха или жита — и все только для того, чтобы сэкономить деньги на учение детей за границей, на предметы роскоши, на лакеев, которые целыми днями просиживали в передней, на лучшие в окрестности экипажи и лошадей, на блестящие приемы, которые она устраивала два раза в год и на которые приглашала близких и дальних соседей. Тогда все выглядело по-княжески.

Юзя поднялась и вышла вместе с Фифи.

В столовой уже сидел муж Юзи — высокий, чуть сгорбленный мужчина с добродушным лицом. Он разговаривал с молодым практикантом, заядлым охотником, сыном помещика из-под Кракова, который в Лугах учился ведению хозяйства.

— Пан Зигмунт, я вам привезла поклон.

— Можно узнать, кто вспомнил обо мне? — спросил Зигмунт, поворачивая к ней свое красивое, с тонкими чертами лицо, бронзовое от загара.

— Угадайте.

— Трудно, очень трудно. Это была женщина?

— О да, и прелестнейшая! — Она посмотрела в лорнет; ее желтый глаз нервно задергался при воспоминании об этой прелестной особе.

— Я знаю в Польше одну действительно прелестную женщину — мою кузину Ядю Витовскую; но она меня не терпит и называет дикарем. Надеюсь, что не она?

— Она. Я встретила ее, возвращаясь домой.

— Право, никогда бы не подумал, что она вспомнит обо мне.

— Просто к слову пришлось, так что вам нечего особенно радоваться. Надо было что-то сказать, а поскольку общего у нас мало, то…

— Благодарю, благодарю, вы отрезвили меня; впрочем, уверяю вас, я еще не влюблен в нее без памяти, о нет! — Зигмунт засмеялся несколько принужденно, слова его были неискренни.

— Фифи! — резко бросила Юзя, указав на тарелку Зигмунта.

Фифи, покачиваясь и прихрамывая, подала ему ужин. Для Зигмунта были приготовлены бифштекс, коньяк и пиво, остальные ограничились чаем, ветчиной и оставшимся от обеда жарким.

— Как свекла?

— Закончили. Завтра начнем возить на сахарный завод, — ответил покорно муж.

— Сократи поденную плату копальщикам на десять грошей.

Зигмунт метнул на нее негодующий взгляд, муж, не ответив, опустил глаза, Фифи хихикнула. Воцарилось молчание.

— Ведь мы обещали платить больше, я сам им обещал… — довольно резко сказал Зигмунт.

— Заплатим меньше; когда мы начинали копать свеклу, шли дожди и было холодно. С людьми тоже было трудно, а теперь, когда установилась хорошая погода, нет ни малейшего смысла платить так много.

— Мы обещали, — робко возразил муж.

— Ну и что же? — Юзя нетерпеливо заерзала на стуле.

— Будут недовольны, начнут жаловаться, разнесется по всей округе, что мы обижаем бедных людей.

Юзя что-то заносила в записную книжку и подсчитывала.

— Все это пустяки, и так в этой милой округе никто нас не щадит, — вызывающе ответила она, пряча записную книжку. Попрощавшись кивком головы с Зигмунтом, она сразу после ужина увела Игнатия в контору; там они сидели часа два, подытоживая расходы. Потом Юзя вернулась в угловую комнату, где Фифи, поджидая ее, дремала в качалке.

— Фифи, я разрешаю тебе садиться на оттоманку, но в моем кресле прошу не спать, не выношу этого, — сказала Юзя строго.

Француженка принялась оправдываться.

— Гусыня ты глупая. Если делаешь что-нибудь дурное, так имей смелость выслушать замечание, а то изворачиваешься, как дитя малое. Начнем.