Бруно + Глория и пять золотых колец

— Мне не следовало там находиться.

— Вон там? — Указываю на место аварии, затем мой взгляд опускается на пол. Может быть, я ошибаюсь, и та химия, которую я чувствую, рождается из желания, чтобы все наладилось здесь, в Хоук-Ридж-Холлоу, чтобы у меня здесь было будущее, чтобы когда-нибудь снова влюбиться. — Если хочешь меня уволить, я пойму.

Он качает головой.

— Последнее слово за Томми.

С облегчением усаживаюсь на стол и качаю ногами, привлекая внимание Бруно.

Он вздыхает.

— Да, я вижу, ты сменила обувь. — Голос Бруно напрягается, словно он сопротивляется словам, когда говорит: — Спасибо.

— Тапочки Санты.

— Мне нравятся блестки.

— Правда?

— Немного блесток не помешает. Возможно, мне понадобится пара.

Я улыбаюсь, но его тон ровный, поэтому не могу понять, шутит он или издевается надо мной, что неприятно напоминает об отношении Коула к моей подработке.

Затем Бруно добавляет:

— Не уверен, что смогу вернуть ногу в ботинок. Или ходить. Снова. Когда-нибудь.

Возможно, Томми был прав, и он очень мягкосердечен.

Я снимаю тапочки и показываю ему свои ноги.

— Это результат перелома пальцев ног и того, как они выглядят после танцев на них. Несколько операций спустя... — Они довольно уродливые. — Я никогда не ношу сандалии, но, как видишь, я все еще могу ходить. — Похлопывая Бруно по руке, я говорю: — Уверена, что с твоей ногой все в порядке, и она не будет выглядеть как эти копыта.

При этом я вызываю смех, который соперничает со смехом его братьев, когда я спросила, кто такой Брайан. К сожалению, это за мой счет.

До того, как Коул бросил меня, чтобы отправиться в свое астрологическое, кристаллическое путешествие к просветлению, он настаивал, чтобы я всегда держала ноги прикрытыми. На самом деле, он был первым, кто назвал их копытами. Они не такие уж страшные. Это просто ноги танцора после нескольких лет запихивания их в неудобную обувь, работая в профессиональном пространстве.

Мои внутренности слегка подрагивают. Снова надеваю тапочки, и мое настроение падает. Возможно, мои надежды были напрасны, и Бруно — грубиян. Выглядываю в окно, чтобы почувствовать рождественское настроение. Белые и разноцветные огни светятся, как яркие жевательные резинки, а снег продолжает падать.

Поднимаю подбородок, отвожу плечи назад и говорю:

— Мне нужна эта работа, и я хотела бы остаться. Я приложу все усилия, начиная с этого момента. Расскажи мне, на чем ты остановился перед тем, как мы снова чуть не поцеловались, и...

Бруно выпучивает глаза.

— Я имела в виду до того, как я раздробила тебе ногу.

— Моя нога в порядке. Ты сама так сказала.

Приподнимаю обе брови, удивленная тем, что он признает это.

Преувеличенно вздохнув, тот говорит:

— Ты можешь остаться. Только без высоких каблуков.

— Договорились. — Я протягиваю ладонь для рукопожатия.

Бруно не пожимает мою руку. Это почти как наказание, словно он знает, как сильно я хочу прикоснуться к нему, почувствовать его крепкую хватку против моей, может быть, потянуться к его предплечьям, переместиться к бицепсам...

Следующие несколько часов, сидя на своем месте, закинув ногу на ногу, Бруно отдает мне распоряжения, пока снег накапливается в сугробы на подоконнике. Его братья прощаются, уходя в конце дня. Задерживаясь допоздна, я чувствую, что Бруно — трудоголик, или ему доставляет удовольствие наблюдать, как я делаю тяжелую работу.

Кобальтовые сумерки переходят в черные, когда я заканчиваю работу, и все готово к глубокой очистке, а затем к покраске завтра. После этого мы будем готовы к работе.

У меня урчит в животе, и я морщусь, смутившись.

— Нам, наверное, пора закругляться на сегодня. — Бруно спускает ноги со стола и медленно встает.

— Нужна помощь?

— Нет, я в порядке. Помнишь?

— М-м-м. И я сохраняю спокойствие, продолжаю, — бормочу я.

Он стонет, когда нагружает ногу.

Я натягиваю пальто и закутываюсь.

— Если я спрошу, нужна ли тебе помощь при спуске по лестнице, ты снова будешь угрожать мне увольнением?

— Возможно. — Бруно, крепкий мужчина, сглатывает боль или понимает, что все не так уж плохо, и делает так, что пройти через всю комнату с травмированной ногой выглядит относительно легко. Его спуск по лестнице — это совсем другая история.

— Могу я угостить тебя ужином, чтобы загладить свою вину? — спрашиваю я.

— Никакого братания между сотрудниками не будет. — Он морщится, перенося свой вес на больную ногу, когда мы выходим на лестничную площадку.

— Понятно. А приносить печенье в офис можно?

— Спорно. Какое?

Мои губы подергиваются в улыбке, когда я затягиваю шарф.

— Какое ты предпочитаешь?

Он усмехается.

— Никогда не встречал печенья, которое бы мне не нравилось.

Я внутренне улыбаюсь, потому что мы с ним единомышленники.

— В таком случае, как насчет канноли?

— Определенно, это не повод для увольнения. — В выражении его лица мелькает огонек и также быстро исчезает.

Мы выходим на улицу. Тротуар хрустит от свежего снега, который продолжает падать. Грузовик стоит у тротуара, высокий и гордый. По крайней мере, я получила что-то стоящее от отношений с Коулом, особенно учитывая состояние здешних дорог.