Брусчатка

Гораздо проще ей было с еще одним из моих учителей — Борисом Александровичем Рыбаковым. Выходец из старообрядческой купеческой (позже нэпманской) семьи, некогда талантливый ученый, он, впрочем, с самого начала был не слишком разборчив в средствах. Ради эффектного вывода в статье или в докладе он мог и подтасовать факты; а уж тезис "так могло быть — значит так и было" — стал одним из основных его «методологических» приемов с самою начала его научной деятельности. Однако при этом он был безусловно одарен, способен к ярким, парадоксальным выводам и наблюдениям. Но тщеславен безмерно. Находка для коммунистической системы. Вступил в коммунистическую партию. Стал все более вхож на Старую площадь — в ЦК КПСС. Охотно выполнял все исходившие оттуда указания — вне зависимости от того, соответствовали ли они истине или нет. Он всячески поддерживал невежественных партийных бонз, желавших стать академиками. За это он был ласкаем, поощряем, облагодетельствован. Ордена, звания. Член-корреспондент Академии Наук, академик, Герой социалистического труда, академик-секретарь Отделения исторических наук, член Президиума Академии Наук СССР, директор сразу двух академических институтов — Археологии и Истории, неоднократный лауреат ленинской и сталинской премий и т. д. Но проституирование таланта — опасное дело. На подлинную научную работу уже не оставалось времени, да, видимо, и охоты. Все более наглая фальсификация, чтобы угодить начальству, да и себе самому, хотя бы непрофессионалам казаться действующим, дерзающим ученым. Роскошные издания глубоко лживых, фальсификаторских книг с красивыми рисунками, на глянцевой бумаге. А содержание их — все позорнее. Поэтому он перестал делать доклады по археологии в Институте археологии — как ни раболепны сотрудники а все-таки… Поэтому вообще уход от археологии в фольклор, летописание и т. д., где, впрочем, его «труды» вызывали у специалистов только брезгливую усмешку. Поэтому — бешеная ненависть ко всем талантливым людям, стремление даже физически их уничтожить. Например, беспардонная издевательская травля выдающегося археолога Юрия Владимировича Кухаренко, тяжело больного сердечника, закончившаяся его гибелью. Поэтому — зоологический антисемитизм, ложь, злобная клевета, опора на бездарей и уголовников и т. д.

Но в 1952 году все это было еще "в зачатке". Мы поддерживали отношения и даже бывали в гостях друг у друга. Как-то за ужином у него дома, Рыбаков мне сказал:

— Георгий Борисович! У Вас в экспедиции слишком много евреев и полуевреев. Вам надо от них избавиться.

Я опешил. Если бы этот разговор происходил в Институте, я бы нашел что ему ответить. Но я сидел у него дома, ужинал за его столом…

— Я ведь подбираю людей в экспедицию по тому, какие они люди и работники, а не по национальностям, — промямлил я.

— Придется вам учитывать и этот фактор, — непреклонно сказал Рыбаков. Но к этому моменту я уже пришел в себя.

— Как мне воспринимать Ваши слова, как приказ или как дружеский совет? — осведомился я.

— А как вам легче?

— Конечно, как приказ.

— Ну, вот и воспринимайте как приказ.

— Тогда, будьте любезны, — в письменной форме, по всем правилам: дата, номер, параграф, подпись.

— Не буду я ничего писать, — позеленев, зарычал Рыбаков.

— А я устных приказов не выполняю.

— Смотрите, пожалеете.

— Посмотрим.

Кажется, это был мой последний визит в его дом. Однако санкции против меня толком «развернуть» не успели. Через несколько месяцев, 5 марта 1953 года, произошла, как выразился придворный писатель Константин Симонов, "великая утрата" — Сталин "дал дуба", а вслед за тем, 4 апреля, появилось Сообщение МВД, реабилитировавшее врачей-евреев, этих якобы "убийц в белых халатах". В «Сообщении» осуждалась национальная рознь и люди, ее возбуждающие; так что явным антисемитам пришлось временно прикусить языки…

Впрочем, дирекция и секретарь партбюро все-таки изыскали способы и средства, чтобы хотя бы частично рассчитаться со мной. Но об этом — позже…

…Вечером того бурного дня, который начался в кабинете директора Института археологии по поводу моего друга Миши Рабиновича, мы с женой на квартире Татьяны Сергеевны пили чай в "чайной комнате" Кроме нас, в чаепитии принимали участие мать Татьяны Сергеевны, какая-то необыкновенно умиротворенная старушка, похожая на персонаж из сказок братьев Гримм, и ее муж, главный художник Московского Художественного театра Иван Яковлевич Гремиславский, сын гримера Гремиславского — одного из ближайших и многолетних соратников Станиславского и Немировича-Данченко. Иван Яковлевич — безупречно воспитанный, интеллигентный — как пришел в неописуемый восторг, когда впервые увидел свою будущую красавицу жену, так и пребывал в этом состоянии до конца жизни. И в тот вечер то и дело он бросал восхищенные взгляды на Татьяну Сергеевну, и во взглядах этих, помимо любви и нежности, можно было заметить и любование художника такой прекрасной натурой или моделью.