Брусилов

— Так что же тогда заставило вас, — повышает голос Алексей Алексеевич, — что заставило вас приостановить наступление Сахарова? Почему же снова и снова сюда, на левый фланг, — Брусилов указательным пальцем левой руки стучит по столу, — вы шлете подкрепление? Почему вы так упорны в своем заблуждении? Как смеете вы забывать о том, какая угроза повисла над вашим правым флангом? — Брусилов пришлепывает ладонью правой руки по краю стола, ушибает пальцы, шевелит ими и с нескрываемым гневом заканчивает: — Без резервов, без тяжелой артиллерии десятый корпус армии Радко-Дмитриева растянут в тонкую линию и ждет. Чего ждет — я вас спрашиваю?

— Знаю… — не отводя глаз от кружащегося ломтика лимона, глухо говорит Алексеев.

— Что вы знаете? — вскрикивает Брусилов. Всем своим сознанием, всем телом он чувствует, что вот — пришла минута, которую он ждал, минута полной душевной открытости. — Что вы знаете? — спрашивает он тихо, наклонясь через стол к Алексееву, невольно следуя за его взглядом, устремленным в стакан.

Ложечка движется неуверенно — она ударилась о стекло, раз, другой, разбрызгала чай.

На языке Алексея Алексеевича оскомина, он говорит затрудненно:

— Вы знаете, что Радко-Дмитриев обречен на разгром?

— Да, — все так же глухо доносится до него ответ начштаба.

— Но тогда…

Брусилов откидывается на спинку стула, его высокий лоб влажен, большие, налитые гневом глаза глядят на склоненную голову Алексеева. Усилием воли он заставляет себя говорить мягко — в такую минуту можно вспугнуть правду одним неосторожным словом.

— Что же это такое? Глупость?

Коротким движением Михаил Васильевич подымает голову, тень улыбки проходит по его седым усам, и снова глаза его устремлены в стакан с чаем.

— О, нет…

— Бездарность? — неумолимо допрашивает Брусилов.

— Нет, конечно…

— Упрямство? Самомнение старости?

— Нет, нет… Нет!

— Так что же, наконец?

Молчание. Ломтик лимона сделал один оборот по кругу. Серебряная ложка придавила его ко дну. Алексеев поднимает глаза, произносит медленно и многозначительно:

— План.

— Какой план? — спрашивает Брусилов, в то же время сознавая, что вопрос не тот, не о том надо спрашивать. — Чей?

Белесые ресницы прикрывают острые зрачки Алексеева. Ложка брякнула о стекло.

Гнетущая тоска сдавливает сердце Брусилова, предчувствие переходит в уверенность.

Взгляды их скрещиваются. Теперь в глазах начштаба твердое: «Я тебе больше ничего не скажу». В глазах Брусилова: «Я заставлю тебя выслушать до конца».

Голос Алексея Алексеевича звучит доверительно-буднично.

— Если я завел речь о Радко-Дмитриеве, то только потому, что считаю отношение к этому достойному всяческих похвал боевому генералу несправедливым…

И, внезапно вскочив с места, Брусилов подходит вплотную к начштаба.

— Михаил Васильевич! Мы хлебнули всякого, нас трудно удивить подлостью, но у нас не отнимешь любви и веры в Россию. Не так ли?

Алексеев торопливо и согласно кивает головой:

— Ну конечно, Алексей Алексеевич. Все, что в моей власти…

— Сейчас не об этом речь, — строго останавливает его Брусилов. — В нашей власти отстоять Россию от врага. Это мы знаем оба. Но в силах ли мы будем отстоять ее, если подчинимся приказам Иванова?

Мохнатые брови Алексеева сходятся у переносицы, лицо становится официально-каменным.

Командарм не хочет этого замечать. Он спрашивает, но его вопрос звучит утвердительно:

— Скажите, Михаил Васильевич, вы думаете, что Иванов…

Алексеев приподнимается, панически машет руками.

— Что вы! Что вы… Алексей Алексеевич! Бог меня защитит от таких мыслей…

Начштаба напуган до смерти.

«Так вот оно что… Старый генерал, умница, оказался просто-напросто службистом… Боится начальства. Как я этого не понял сразу? Службист! Со мной он тоже говорил как со службистом…»

Брусилов произносит печально:

— Полно, Михаил Васильевич. Много страшнее то, что мы с вами против этого бессильны… И за бессилие — ответим. — И тотчас же отчужденно. — Но имейте в виду — как командующий армией я из всего этого сделаю соответствующие выводы и приму меры.

VII

Алексеев принял назначение на пост главнокомандующего Северо-Западным фронтом вместо заболевшего Рузского. Передав дела новому начштаба Юго-Западного фронта генералу Драгомирову, он прислал письмо Брусилову:

«Дорогой Алексей Алексеевич. Во всем и в полной мере согласен с вами. Всегда и неизменно найдете во мне необходимую поддержку. Дай вам Бог силы противоборствовать во благо и на славу России…»

Брусилов спрятал было письмо в ящик стола, потом вынул его оттуда и разорвал на мелкие клочки. «Человек умыл руки. Что до этого армии? Сейчас надо действовать».

— Соедините меня с начштаба фронта генералом Драгомировым.

Говорил только Драгомиров. Брусилов задал один вопрос и больше не открывал рот. Среди бесчисленных оговорок, уверений в глубоком уважении ясно звучало одно: командующий фронтом непреклонно стоит на том, что наибольшая опасность грозит нам на левом фланге у Черновиц и Коломыи, и его новый начальник штаба вполне разделяет эту точку зрения.