Брусилов

На чистеньком балкончике, выкрашенном масляной краской фисташкового цвета, Анна Александровна выболтала Резанцеву все... Ей поручила это сделать царица, но она по бабьей болтливости перестаралась. Правда, «с мушиной хитростью» она не давала в руки письма, а тотчас же по прочтении их прятала в сумочку, с которой не расставалась. Резанцеву в иные минуты хотелось отнять их у нее силой. Долго и медленно крутить ей руки, пока пухлые пяльцы не выпустят сумки. Она бы визжала вполголоса, боясь любопытства соседей, Она все-таки преданная собачонка...

Кое-что, однако, полковнику удалось записать на память. Это, конечно, не документ, с которым можно оперировать, но тем не менее...

Вот письмо, датированное 9 июня:

«...Немцы подвозят к Ковелю все больше и больше войск. Все наличные войска посылаются к Брусилову, чтобы дать ему как можно больше подкреплений... опять начинает давать себя чувствовать этот проклятый вопрос о снарядах для тяжелой артиллерии..,»

Писем, адресованных царем ей лично, Вырубова не читала, но сведения, нужные полковнику, передала. Распутин настаивал, чтобы царь сам приехал в Царское и дал отчет по интересующим его вопросам — о закрытии Думы, о Сазонове, о диктатуре Штюрмера, о Шуваеве... Все это старо и уже не пригодится. Но надо отдать справедливость: старец действует на совесть... 9 июня царица пишет: «Скорее вызови Штюрмера, т. к. очень медленно все делается. Они спешат провести свои мероприятия до решительной схватки на фронте. Протопопов уже за границей — к свиданию с Варбургом должна быть картина ясна...» «Это вам не газетные разоблачения, почтеннейший Иван Федорович! Протопопов — полномочный посланник ее величества — обсуждает с германским представителем условия сепаратного мира! Это ли не «детектив»?»

«В будущий вторник начинается наше второе наступление там и выше, почти на всем протяжении фронта...» — пишет царь.

Резанцев шевелил усиками, когда слушал эту наивную шифровку. Получив ее, немецкое командование прекрасно знало, куда и когда направить свой удар... Так оно и было...

А вот сведение совсем новенькое: «...Завтра начнется наше второе наступление вдоль всего брусиловского фронта. Гвардия продвигается к Ковелю...»

«Нет... это даже скушно!»

Полковник захлопывает дверцу конторки, защелкивает ее на замок и медленно прогуливается по комнате.

Не о такой спокойной, легкой деятельности мечтал он в свое время, Он подходит к окну. Окно открыто настежь. Пыль не достигает его, легким сизым туманом колеблется ниже, оседает на крыши двухэтажных домов, на прохожих, на жалкие деревца... В квартире тихо...

«Почему ее не слышно? — спрашивает себя Резанцев.— Что за дурацкая манера сидеть притаившись, как кошка, выслеживающая мышь...»

— Зося! — кричит он.

Ответа не следует. Но после продолжительной паузы глуховатый голос раздается у порога запертой двери: — Ты меня звал?

— Нет! — резко отвечает полковник и решительно идет к письменному столу.

XXIII

В войне начался перелом к лучшему — это мог установить не один Резанцев. Достаточно было поглядеть сводки и взглянуть на карту Западного и Восточного фронтов. И перелом этот сказался благодаря усилиям и доблести войск Юго-Западного фронта, настойчивости и таланту его главнокомандующего. Левое крыло русской армии размахнулось широко и сильно, как упругое крыло сокола, в то время как правое его крыло беспомощно и оцепенело влачилось по земле...

Все четыре армии Брусилова были в непрерывном движении и исподволь тянули за собою пятую, вновь присоединенную к Юго-Западному фронту, армию Леша. С неизменным успехом и уверенностью вели свои войска от победы к победе старые ветераны войны — Сахаров и Лечицкий. Методически продвигался вперед осмотрительный, хладнокровный академист Щербачев, старался не отставать от них и часто перегонял их очертя голову кидающийся на врага, истерический Каледин, убежденный, что ему досталась самая трудная и неблагодарная доля. Даже командующий крайней правофланговой армией Леш, накрепко связанный давними узами подчиненности с неподвижным «срединным» Западным фронтом, не мог не напрягать своих мышц и не способствовать стремительному размаху соколиного левого крыла.

Брусилов не мог не радоваться успехам своего фронта, а торжества в душе его не было. Чем больше успехов достигали его войска, тем сумрачнее и озабоченнее становилось его лицо, Он стоял один перед врагом. Он должен был преодолевать не только зависть тупых голов, завидующих «счастью» пытливой мысли, но — что всего трагичнее, безоружно противостоять злой воле предателей, в чьих руках были — власть и закон. Для борьбы с ними у Брусилова не было ни сил, ни умения. И когда пришла наконец пора осуществления его замыслов, когда все ярче возгоралась его воинская слава,— именно тогда, и в самые счастливые дни побед, Алексей Алексеевич почувствовал всю горечь своего бессилия, всю безнадежность своих попыток.