Брусилов

Игорь пошел на голос и остановился в недоумении. В нескольких шагах от него, за углом каменного двухэтажного дома, в котором, очевидно, помещался штаб армии, стояла группа в пять человек. Один из пятерых, выше остальных ростом почти на голову, стоял навытяжку. Шинель его была туго перетянута в талии блестящим ремнем, вся военная амуниция, ладно пригнанная, подчеркивала могучую ширину груди, щеголеватость широко развернутых плеч, безукоризненную выправку обер-офицера, так не идущую сейчас к тому выражению приниженности, какое все отчетливей выступало на красивом молодом лице. Несколько поодаль от этого офицера переминался с ноги на ногу, тоже, видимо, обескураженный, полковник с багровыми щеками, заросшими ершистой бородой. Перед этими двумя офицерами стояли еще трое: один из них — генерал, в калошах, зимней бекеше и фуражке, надвинутой по самые уши, другой — молодой поручик, свежий, румяный, с прекрасными золотистыми усами, закрученными в острую стрелку. Третий стоял перед обер-офицером и, подняв голову, гневно, но без жестов и видимого раздражения отчитывал его. Этот третий виден был Игорю в профиль. Он был ниже ростом остальных, худ и как-то по-особенному в сравнении с другими во всех пропорциях миниатюрен, но ни худоба его, ни малый рост отнюдь не являлись сами по себе отличительным его признаком. На генеральских золотых погонах поблескивали серебряные вензеля. Вне всякого сомнения, это и был сам командующий армией Брусилов.

Игорь впился в него глазами. Гнев этого человека, показавшегося Игорю с первого взгляда очень будничным и даже каким-то совсем не типично военным и вовсе не высокопревосходительным, был так глубок, так не по-начальнически искренен, что невольно заставил Игоря подобраться и духовно себя проверить.

— Как смели вы забыть,— веско и неумолимо звучало каждое слово командарма и точно бы продолжало присутствовать в сыром воздухе даже после того, как было произнесено,— как смели вы не знать, что солдат должен быть в первую голову сытым! Ваша рота вчера не имела горячей пищи, не имела хлеба, сухарей, тогда как соседние всем этим были обеспечены. Значит, можно было обеспечить! Значит, отговорки ваши — ложь? Значит, вы никакой офицер!

Последнее слово упало особенно тяжело и неумолимо. Игорь торопливо облизал кончиком языка мгновенно запекшиеся губы.

— Ваше место в канцелярии — писарем — отписываться!— после короткой паузы и совсем спокойно, как о чем-то давно решенном, закончил Брусилов. — Я вас отрешаю от должности.

И именно потому, что это было сказано спокойно и в глазах говорившего уже не было гнева, а смотрели они куда-то мимо обер-офицера, вперед, видели уже что-то другое, именно это придало последним словам его то впечатление непререкаемости, какое лишает человека возможности протестовать, спорить или просить пощады. Все поняли, что вопрос решен и больше говорить не о чем.

Брусилов отвернулся от обер-офицера, продолжавшего стоять навытяжку, и медленно направился к дому, занятый своими мыслями.

Игорь не успел отскочить в сторону, вытянуться, приложить руку к козырьку, когда увидел совсем близко поднятые на него и внимательно приглядывающиеся глаза — большие, очень светлые, но не цветом, а изнутри идущей ясностью.

— Кто такой?

В замешательстве и волнении Игорь затрудненным, охрипшим голосом отрапортовал о своем прибытии.

— Ну что же, отлично! — приняв рапорт по форме и отдав честь, сказал приветливо Брусилов.— Мы ведь однокашники! — И, протянув руку, задержал в своей узкой ладони ладонь Игоря.— Не обижайся, буду говорить — «ты». Сейчас мне некогда — уезжаю. Пока устраивайся, как дома. Саенко тебе поможет. Знакомьтесь!

Генерал, оказавшийся начальником штаба армии Сухомлиным, чопорно отдал честь, но руки не подал. Саенко, весело улыбаясь, потряс руку нового товарища, Брусилов сел в машину, за ним полез и Сухомлин.

Игорь снова встретился с командармом только через два дня.

V