Брусиловский прорыв

Государя несколько передернуло, вероятно — вследствие столь резкого и категорического моего заявления, тогда как по свойству его характера он был более склонен к положениям нерешительным и неопределенным. Никогда он не любил ставить точек над “i”, тем более не любил, чтобы ему преподносили заявления такого характера. Тем не менее, он никакого неудовольствия не высказал, а предложил лишь повторить мое заявление на военном совете, который должен был иметь место 1 апреля, причем сказал, что он ничего не имеет ни за, ни против и чтобы я на совете сговорился с его начальником штаба и другими главнокомандующими».

Признаться вслух: «я ни за, ни против», прежде всего поинтересоваться не состоянием войск, а какими-то побочными обидами прежнего, не справившегося военачальника, самому обижаться на прямоту в критический момент — разве можно себе представить таким Верховного главнокомандующего Сталина? Абсурд! А не понять таланта Брусилова, не разглядеть его счастливой полководческой звезды? — разве можно представить себе такое отношение Сталина к Жукову или Ватутину, памятники которому сносят теперь на Украине…

Брусилов проявил мужество и верность долгу: он не только повторил на военном совете доводы, но настоял на решительных действиях. И не просто «сговорился с командующими армиями», а твердо приказал готовиться к наступлению. И оно победоносно грянуло! А чем завершилось? «Русское высшее командование либо не имеет заранее подготовленных планов операций, либо, если их имеет, то их не выполняет… Высшее командование не имеет единообразных методов обороны и нападения и не умеет подготовлять наступление… Высшее командование не считается с потерями живой силы и не проявляет достаточной заботливости о солдатах… Армия отчетливо сознает, что если эти причины не будут устранены, то победы мы, несмотря ни на какие жертвы, не добьемся», — так заявил путаник и демагог М.В. Родзянко, председатель IV Государственной думы, но суть его заявления — не опровергнуть. «…Летняя операция 1916 г. является первым фактом, обусловившим разложение русской армии, проявившееся осенью и зимой этого года. Это разложение представляется крупным звеном цепи событий падения прежней государственности», — сказал А.А. Свечин, полковник, командир 8-го Финляндского стрелкового полка. Наверное, это могли повторить многие боевые офицеры, потому и осознал мой отец, что империя рухнула закономерно, принял революцию и работал уже на советскую власть, хоть часто вслух, как помню я с детства, высказывал недовольство многими её действиями. Лишь однажды, выпив с любимым братом Виктором (тот был всего на год моложе и тоже воевал в Первую мировую), сказал в сердцах: «А жаль, что мы свои шашки “За храбрость!” в Оке утопили…»

* * *

Мы русские люди, отец мой, и мы — офицеры.
Мы знаем, конечно, всему есть на свете цена:
И жизни, и смерти…
Но честь и Отчизна — бесценны,
Пусть сбиты прицелы и спутаны средства и цели,
Не всё ж продается, покуда Россия — цела!

На Западной Украине воцарялось лето, отцветали и завязывались черешни, нежно зеленели всхолмленные поля, темнели еловыми лесами близкие горы. Над быстрыми реками Стрипа, Барышка и Коропец мягко волнились следы былых траншей и укреплений — земля хранит память порой тверже увертливых людей.

Дальше след боевых действий отца в Карпатах затерялся. Оказалось, что хребтов и гор Магура — несколько: так зовут здесь любую лесистую гору. И где точно был ранен отец — я так и не отыскал. Обращение в Государственный музей истории Украины ничего не дало. Главный хранитель Ольга Федотова объяснила мне, что у них особые задачи, и следы Брусиловского прорыва могут быть обнаружены лишь косвенно — через события в борьбе за независимую Украину. Но что стало бы с украинством в Голиции, останься она, например, под властью Польши? Кто вообще подарил современной Украине ее просторные границы? — на эти естественные вопросы нынешние самостийники не любят отвечать, как и вспоминать «какой-то Брусиловский прорыв».