Брусиловский прорыв

Так с небольшими сравнительно силами, используя внезапность удара, русская артиллерия обеспечила невиданный успех. Тщательность подготовки, идеально разработанный план артиллерийского удара, точная и мужественная работа артиллеристов заменили малочисленность русской артиллерии, многонедельную подготовку и огромную трату снарядов. Восьмичасового короткого внезапного огня было достаточно для подавления вражеской огневой мощи и разгрома его укрепленных позиций.

Начался Луцкий прорыв — блестящая операция русской армии. Развернулись полевые бои. Русская армия быстро двигалась вперед… Потери неприятеля были огромны. К 27 мая нами было взято 1240 офицеров, 71 000 солдат, захвачено 94 орудия, 167 пулеметов, 53 миномета и бомбомета и огромное количество различного военного снаряжения. А войска генерала Брусилова, опрокидывая врага, преодолевая его сопротивление, шли все дальше и дальше по полям и дорогам Галиции и Буковины.

Тут же начались первые нестыковки и губительные действия Ставки. Многие критически настроенные исследователи постоянно упрекают Брусилова в самовосхвалении, а потом — в самооправдании, но в железной логике ему не откажешь: «11 мая, при получении первой телеграммы Алексеева о необходимости немедленно помочь Италии и с запросом, могу ли я перейти сейчас в наступление, решение военного совета от 1 апреля оставалось в силе; изменилось лишь то, что Юзфронт начал наступление раньше других и тем притягивал на себя силы противника в первую голову. Даже в испрошенном мною подкреплении одним корпусом мне было наотрез отказано. В июне, когда обнаружились крупные размеры успеха Юзфронта, в общественном мнении начали считать Юзфронт как будто бы главным, но войска и технические средства оставались на Западном фронте, от которого Ставка все еще ждала, что он оправдает свое назначение. Но Эверт был тверд в своей линии поведения, и тогда Ставка, чтобы отчасти успокоить мое возмущение, стала перекидывать войска сначала с Северо-западного фронта, а затем и с Западного. Ввиду слабой провозоспособности наших железных дорог, которая была мне достаточно известна, я просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина, — не потому, что я хотел усиления, а потому что знал, что, пока мы раскачиваемся и подвезем один корпус, немцы успеют перевезти три или четыре корпуса. Странно, что Ставка, правильно считавшая, что лучшая и быстрейшая помощь Италии состояла в моей атаке, а не в посылке войск в Италию, когда дело касалось излюбленных ею Эверта и Куропаткина, пасовала перед ними…»

Командующий считал, что даже при тогдашнем составе Ставки он мог добиться, например, наступления на Львов — столицу Галиции, город, памятный царю, но для этого требовалась колоссальная перегруппировка войск, которая заняла бы много времени, и вражеские силы, сосредоточенные у Ковеля, конечно, успели бы в свою очередь принять меры против этого наступления. «Дело сводилось, в сущности, к уничтожению живой силы врага, и я рассчитывал, что разобью их у Ковеля, а затем руки будут развязаны, и, куда захочу, туда и пойду. Я чувствую за собой другую вину: мне следовало не соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й армией, а настоять на своем выборе Клембовского, и нужно было тотчас же сменить Гилленшмидта с должности командира кавалерийского корпуса. Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, в начале Ковельской операции. Но теперь раскаяние бесполезно», — добавлял полководец, который, как всякий русский, задним умом силён и всегда раскаивается в этом.

На всех участках наступления наша артиллерийская атака увенчалась полным успехом. В большинстве случаев проходы в проволочных заграждениях ударами лёгких орудий были сделаны в достаточном количестве и основательно, а первая укрепленная полоса совершенно сметалась залпами тяжёлых орудий и вместе со своими защитниками обращалась в груду обломков и растерзанных тел. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали, — объясняет Брусилов, словно оправдываясь, — огромное количество пленных, — многие убежища разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи внутрь убежища металась граната, и спрятавшиеся неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, вполне понятно то количество пленных, которое неизменно попадало к нам в руки. Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевые действия этого достопамятного периода наступления вверенных мне армий; скажу лишь, что к полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров, свыше 40 000 нижних чинов, 77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов; к 27 мая нами уже было взято 1240 офицеров, свыше 71 000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 179 пулеметов, 53 бомбомета и миномета и громадное количество всякой другой военной добычи.