Бруски. Книга I

Кирилл Ждаркин только что проснулся. Разбудили его стук Зинки в чулане, блеяние ягнят и визг уродца-поросенка под кроватью. Кирилл нехотя поднялся, надел красноармейские брюки, белую рубаху, сапоги, взял под мышку потертый брезентовый портфель, сказал:

– В совет я пошел!

– А ты поел бы, – проговорила из кухни Зинка.

Кирилл, не отзываясь, вышел на крыльцо. И тут же по лицу расползлась улыбка. Чуть стянув на лоб картуз, он подошел к плетню, крикнул:

– Здорово, Маркел Петрович! Эй, не слышишь? Здорово, говорю!

– А-а? – Маркел повернулся от калитки. – Здорово, сосед. С утром добрым.

– Чего воюешь в рань такую?

– Привычка, Кирилл Сенафонтыч, покричать по хозяйству. Корова вон утром встает – мычит, а мы – кричим.

– По-коровьи, выходит?

– Все от них недалеко убежали. А ты что нонче в наряде, а?

– Я?

– Да, – Маркел оглядел его через плетень. – Чай, не я.

– Праздник нонче у нас.

– Хы! Какой это?

Кирилл подумал, потом наугад сказал:

– День конституции. Не знаешь? Это ежели бы царский день…

– Ну, не знаю! – Маркел усмехнулся. – Знаю! Ежели бы по конституции все шло – гожа бы жилось… Ленин с головой мужик был – преподнес ее. Да у нас без головы… – и запнулся.

– Ишь ты, – Кирилл окинул его взглядом с ног до головы. – Ишь ты. Ну, а что москвич пишет? Говорят, он там в каменном доме живет, на автомобиле катается?

Маркел подошел ближе.

– Да что, не в свой хомут полез, сказываю… Жил бы с отцом – легонько да средненько, как мы вот, к примеру, живем… А он в каменный забрался.

– В каменном-то хорошо: не сгоришь.

Маркел глаза уставил в угол плетня, руки растопырил – вилками от сохи.

– Он каменный… да не его. Свой наживи. Плохонький, да свой. Ты, вон, к примеру, одни лапти имел, а трудился – дом нажил. А он что? Голый.

– Да ведь и служить надо.

– Служить! Чай, послужил, да и будет. Другие послужат, да и домой, а иные совсем не служат. Вот татары, они глаз себе проковыряют – хоть кривой век, а не на службе. А то ногу, а то мошну… и не берут.

– По конституции? – вставил Кирилл и громко захохотал. – Такая она у тебя – конституция?

Маркел оборвал. Оборвал хохот и Кирилл. С минуту они стояли молча, смотрели друг на друга.

«Опять смех, – говорили глаза Маркела. – Ах ты, шибздик!»

«Чучело», – говорили глаза Кирилла.

В избе заскрипела дверь, отворилась. В синеньком платье, с ведром в руке, с крыльца сбежала Улька. Блеснув голым плечом на солнце, она со всего размаху выплеснула грязную воду у плетня, а глаза вскинула на Кирилла.

Кол плетня задрожал в руке у Кирилла.

«Что это такое?» – подумал Кирилл и, переводя глаза на дымовую трубу, пробормотал:

– Да? По конституции, стало быть? А?

– Где плещешь? – заворчал Маркел на Ульку. – Аль места не нашла?!

– Сроду здесь. Ты что сорвался?

– Сроду, да не сроду… На язык-то больно востра стала.

– Сроду такой была. Ты что-о-о?

– Опять сроду?

– Сроду и есть… Во-от, погляди-ка на него, – Улька, понимая, на что разозлился Маркел, залилась звонким смехом.

Ее смех неожиданно подхватил Кирилл. Тогда Мapкел, поддернув штаны, хотел было сказать что-то грубое, но повел головой вправо и остановил ухо на гаме. С речки ветром принесло – кричали люди, визжали свиньи.

– Что такое? Опять, никак, свиньи? – сказал он и побледнел так, что даже нос у него заострился. В следующую секунду он кинулся. в калитку. Поднимая пыль старыми подшитыми валенками, он побежал к баням, а там на зады, к обрыву.

А Улька ловко вскочила на прислоненную к плетню старую колоду и вытянула белую шею.

5

Под обрывом у бань – топи.

Растет на топях кургузый ветельник, камыш махалками шепчет в вечер. В половодье ветельник и камыш илом заносит, а в лето на лбинках ил трескается, вонь идет из топей, и туча комара да мошкары там вьется. Зато свиньям блаженство в топях – едят они коренья, траву колючую, а в жару принимают свои свиные ванны: вразвалку в грязи валяются, блаженно хрюкают.

Года два тому назад Митька Спирин и задумал у себя за сараем, в топях, огород устроить. Лето целое ветельник глушил, второе лето глушил, навоз возил, землю, а в нонешнюю весну лунок наделал, огурцы посадил. Огурцы взошли. Тонкие плети пустили, зацвели желтенькими цветочками. А свиньи Маркела Быкова продырявили плетень со стороны бань, на огород забрались, все лунки изрыли, плети пооборвали.

– Ба-а-а! – заорал Митька и кинулся с колом на огород.

Видели Улька и Кирилл – мечется он по огороду, лупит свиней, орет Павлу:

– Поддай, Паня! Поддай, милка! Проучим давай. Ишь, домовой, развел чухчей, а смотреть некому. Поддай! Не пускай в дыру-то, не пускай!

Оскаля большие белые зубы, за плетнем, около дыры, Павел колом бил свиней. Только сунется свинья в дыру – Павел со всего размаху огреет ее, свинья – назад, пробкой. И, не находя выхода из западни, мечутся по огороду свиньи, визжат под ударами Митьки.

А над обрывом Маркел – руки в небо вскинул, орет:

– Пашка! Дурак! Пашка!

И перепуталось все на перекрестке у реки Алая – ругались бабы на бахчах за рекой, визжали свиньи, орали Митька, Павел и Маркел на обрыве.