Бруски. Книга IV

– А раньше я имел зипун и лапти, – это лет пять тому назад. А теперь меня знает вся область, и секретарь комитета партии принимает меня как почетного гостя. Вот что я теперь. А на заработанные деньги я купил корову, три овцы и свинью. – Костя передохнул и мечтательно посмотрел в пространство: – Она, видно, опоросилась без меня. Небось штук тринадцать принесла. Во! Все! – выкрикнул он. – А теперь разрешите пожать руки членам правительства, – и под гром аплодисментов Костя обошел членов президиума.

Следом за Костей выступали другие – в клетчатых кофточках, в коротких юбках старого фасона, в неумело повязанных галстуках, и корявым языком, корявым, но сочным, рассказывали о своих достижениях на полях, на огородах, на конюшнях, на скотных дворах, в тракторных бригадах. Выступали и агрономы, и ученые, и академики, и члены правительства.

«И я… и я буду говорить. Ну, разве я хуже их? Но что я скажу?» Мысли у Стеши бились, облекались в слова – крепкие, красочные, но тут же гасились страхом.

И вот кто-то подошел к ней. Это она услышала. И тот, кто подошел, проговорил с легким кавказским акцентом:

– Здравствуйте, товарищ Огнева.

«Не тот ли опять Мирзоян»? – вспомнила она тракториста, которому пришлось на письмо отвечать через печать.

– Здравствуйте, – проговорила она и, не поднимая глаз, не поворачиваясь, подала человеку руку и вся вспыхнула, ибо увидела перед собой Сталина, и в тот же миг спохватилась: «Хоть бы встать!» Она было и хотела встать, но Сталин уже сел рядом с ней.

– Почему в сторонке держитесь? Вам надо выступить. Вас вся страна знает, и страна ждет вашего слова, – сказал Сталин.

Стеша растерялась. Она смотрела на Сталина, а на них двоих фотографы наводили аппараты.

– Вы молодец, Стеша, – говорил Сталин. – Вы на своем примере показали, что вопрос женского равноправия у нас в стране разрешен и окончательно. Вы знаете, как долго шел – и теперь все еще идет – спор о том, давать или не давать женщине политические права? Сколько ученых, политиков сломали себе шею на этом вопросе. А у нас вот в стране этот вопрос разрешен и окончательно. Окончательно: трудодень разрешил его.

Слова Сталина были просты, но именно эти слова вдруг и осветили все перед Стешей.

«Да, да, это так, это так», – твердила она про себя и кивала головой и все порывалась что-то сказать, но что – не знала, и в то же время боялась, что вот Сталин смолкнет и она не сумеет сказать и одного слова.

– Раньше на женскую душу в деревне земли не давали – и даже говорили: «У женщины души нет, на месте души лапоть». А мы вот пробудили в женщине великую душу. Красивую душу, – проговорил Сталин и вдруг резким движением махнул на стаю фотографов, киносъемщиков, которые тянулись из-под сцены, как кобры. И все они скрылись. А Сталин продолжал говорить, отчеканивая каждое слово, повторяя главные слова, подчеркивая их. Он говорил то, что Стеша смутно чувствовала, понимала, что ее радовало, ставило крепко на ноги, и она все кивала головой и все боялась, как бы Сталин не смолкнул.

И Сталин, как будто зная об этом ее замешательстве, все говорил, говорил, тихо, спокойно, рассматривая людей в зале.

– Мне только что Сергей Петрович сказал, что вы здесь. И мне захотелось посмотреть на вас и поговорить с вами. Вот и поговорил. – Он улыбнулся и привстал, ибо в это время к нему подошел какой-то ученый.

После того как Сталин отошел от Стеши, она неожиданно очутилась в центре внимания: ее пересадили в первый ряд – рядом с Никитой, на нее налетели фоторепортеры, киносъемщики, корреспонденты.

– В гору мы с тобой пошли, – шепнул ей Никита. – Ты только гляди не споткнись где. На меня гляди. Я уж знаю, как нос держать… Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович награду обещал. Велел взять у Михаила Ивановича. Рази к Михаилу Ивановичу на чаек попроситься? – Он перегнулся и через Стешу обратился к Калинину: – Михаил Иванович? Я говорю, на чаек бы, что ль, к тебе зайти? А-а-а? И о суданке поговорить. Хочу суданку развести. А-а-а?

– Да, приходи, приходи, – торопко ответил Михаил Иванович и, сняв очки, с большим интересом посмотрел на Никиту. – Приходи… Вот хорошо-то.

– Обязательно приду. Ну, вот. А теперь я заседание закрываю, как надо нам всем передышку сделать, – объявил Никита и хотел было погладить бороду, но вспомнил, что на курорте ему ее сбрили.

2

Совещание тянулось несколько дней – Никита потерял счет. К Михаилу Ивановичу на чай он сходил. Но поговорить за самоваром «вразвалку», как называл Никита, ему не удалось. Михаил Иванович куда-то торопился, да и народу за столом было много, и Никита удивленно сказал:

– А я ведь думал – чего, мол, Михаилу Иванычу не жить: хошь – чай пей, хошь – чего хошь. А ты вон как. Да ведь эдак тебя заездить могут.

– Жнитво, Никита Семеныч, жнитво идет.

– Какое жнитво? Жнитво давно кончилось, – не поняв Михаила Ивановича, поправил Никита.

– Не то жнитво, а людское: плоды трудов своих пожинаем.

Так он и расстался с Михаилом Ивановичем.